Это были тягостные минуты. Время остановилось. У Медведева не было часов, и, чтобы хоть как-то ориентироваться, он то и дело начинал считать, но даже до двадцати не дошел ни разу; счет все убыстрялся, становился механическим – ведь он думал совсем о другом! – пока Медведев не ловил себя на том, что даже не знает, на какой цифре остановился.
Редко-редко вверху била пушка. «Чего они телятся? – думал он. – Вот я бы стрелял! Конечно, не как из автомата, но уж по крайности выстрел в минуту давал бы, а эти парни и в десять минут не управляются. Да ведь так нас голыми руками загребут!..»
Вообще-то он не мог себе представить, как они из этой истории выкрутятся. Достаточно фашистам прорваться в мертвую зону – и конец. Раньше мертвой зоны не было: ее предполагалось простреливать из меньшего дота, который находился почти у подножия холма, метрах в сорока от дороги. В свое время его не успели достроить, да так и бросили, когда граница переместилась. А три дня назад в него попала дурная бомба: немцы штурмовали нашу колонну, которая отступала по шоссе, и вот одна из бомб точнехонько угодила в это сооружение. Верхнего перекрытия у дота еще совсем не было, только заармированные и частично залитые бетоном стены. Все это добро вывернуло взрывом наружу. С дороги остатки дота были видны издалека; пожалуй, это и было главной причиной, почему немцы не занялись холмом всерьез: остатки дота как бы давали понять, что здесь вся необходимая работа уже проделана и насчет безопасности можно не тревожиться.
Так и мучился Медведев в своем одиночестве: то сидел, сцепив пальцы, то вдруг вскакивал и подбегал к люку, стоял и слушал, но вверх не лез: боялся пропустить команду по телефону, боялся, что те, а особенно сержант, его поймут неправильно. Его колотил озноб, он обливался потом – и все от неизвестности. И когда Егоров потребовал противотанковые гранаты, он решил, что это уже конец. «Может, сержант не знает о запасном выходе? – так я ему напомню», – решил Медведев, сорвал с одной из коек суконное одеяло и, не считая, сыпанул в него гранаты из ящика. Затем связал одеяло узлом, стянув противоположные концы. Получилось ловко. Запалы он набрал в карманы, тоже не считая: в один горсть, да в другой горсть; хватит! И полез вверх.
Как раз в тот момент, когда он приподнял крышку люка, немцы из опасения повредить своих прекратили обстрел, и теперь было только слышно, как совсем близко скребут гусеницы по камню и ревут танковые моторы.
Затем в его сознании случился как бы провал или затмение. А когда оно кончилось, Медведев был уже снаружи, пробирался между камнями. Как ни странно, он только однажды наткнулся на воронку, а ведь думал, что живого места здесь не осталось; впрочем, с фронтальной части, где амбразура, их наверняка было немало.
За пазухой тускло постукивали одна о другую три противотанковые гранаты. Они холодили вроде компресса. Это было даже приятно, чем-то навевало чувство безопасности и силы; а камни, даже из-под мха и дерна, так и дышали жаром, и трава была бесцветно-теплой, не говоря уже про воздух. Воздух был слишком густой, прокаленный, пропитанный чадом непрогоревшей взрывчатки; но самым страшным была пыль. Коричневая пелена неподвижно висела в воздухе. Уже в десяти метрах ничего нельзя было разглядеть. Пыль ела глаза, забивала нос, мгновенно высушила горло. Но самое неприятное: из-за пыли невозможно было увидеть танки. И это как бы приближало их. Они гремели камнями совсем рядом. Казалось: вот разойдись пыль еще на метр-два – и из пелены проступят их угловатые контуры.
Однако как раз это не очень заботило Медведева. Стоило ему оказаться наедине с врагом, а главное – без «зрителей», без посторонних глаз, которые всегда стесняли его ужасно, и он успокоился, почувствовал себя уверенно. Все-таки выучка у него была классная, дело свое он знал превосходно. Он добрался до приямка, который его вполне укрывал, а мимо, другой дорогой немцы с этой стороны пройти не могли, снарядил гранаты, положил их перед собой и стал ждать.
Теперь он заметил, что глинистый туман все же редеет. Он не оседал, а сползал вниз и чуть в сторону, к старице. Вот уж и танки стало видно. До них было метров шестьдесят, может быть – семьдесят, но гранату не докинешь, хоть и под уклон. Да и бессмысленно: больно далеко, а попасть нужно не рядом, а точно по ходовой части. Разве что подобраться поближе? – прикинул было Медведев, но тут же отказался от этой идеи. Получится или нет – бабка надвое сказала, а то, что танки здесь подняться не смогут, – это уже ясно. Круто для них. Того и гляди перевернутся. Не по зубам кость.
Медведев решил, что пора возвращаться, но даже гранаты собрать не успел. Вдруг сзади послышался шорох гравия. Медведев резко обернулся, готовый броситься в любую сторону – куда потребуется, и увидел сержанта. Сержант улыбался, да так славно, по-особенному, что Медведев без всякой на то причины почувствовал себя счастливым. Что-то такое прошло между ними – и тот, прежний, «сержантский», узнавший его взгляд был стерт, а вместо него появилось что-то новое, одной только улыбкой рожденное. Они были ровней. Они были товарищами.
– Ладно ты здесь устроился. – Сержант присел рядом и поскреб бинты под своей диковинной музейной курткой. – Однако здесь им не пройти.