– Чапа, еще один снаряд туда же, а потом по грузовикам!
Танковые батальоны ударили беглым огнем, их тотчас же поддержали приданные мотопехоте артиллерийские батареи. Они были развернуты по обе стороны шоссе, совсем близко; возможно, через те буераки не было ходу тягачам, а скорее всего они рассчитывали, что вот-вот двинутся дальше.
Этот обстрел был куда интенсивней предыдущего. Вначале еще можно было работать, используя просветы между разрывами; затем поднимающаяся от земли пыль затянула всю видимость тонкой кисеей, она темнела, сгущалась, становилась все плотнее прямо на глазах; и вот уже все исчезло, тем более тусклое позднее солнце не в силах было пробиться; перед амбразурой клубилась буря, и едва она чуть отступала, как очередной взрыв вспенивал землю и щедро плескал осколками стали и камней.
Тимофей взял бинокль, немецкий автомат, засунул в каждый из карманов по рожку с патронами и неловко полез в нижний этаж. Медведев помог ему открыть люк, ведущий в запасной ход.
– Ты не отходи от телефона, – сказал Тимофей. – Мало ли что.
– Ага, – сказал Медведев. – А что, если я им наверх накидаю снарядов – и до вас мотнусь? Вдвоем никак веселее.
– Нет, – сказал Тимофей, переступив через высокий стальной порог люка. Ход железобетонной трубой полого ускользал вниз в темноту. Здесь была прохладная сырость. Пожалуй, сейчас единственное прохладное место во всей долине. – Нет, – повторил он, отметая на этот раз уже немую просьбу Медведева, и взял из его рук фонарик. – Ты здесь нужнее. Это знаешь как важно, чтобы у них перебоев не было. – Он мотнул головой в сторону потолка.
– Ага.
– Только телефон слушай. Если долго буду молчать – скажем, минуты две, – сам вызывай.
– Не помешаю?
– Нет. А то мало ли что… и ход останется открытый…
– Ага.
Вверху громыхнула пушка. Это уже третий снаряд вслепую, отметил про себя Тимофей. Ему так не хотелось лезть в эту дыру. И риск большой, и демаскировка возможна. Но ведь кому-то надо корректировать Чапину пальбу.
– Ну ладно.
Ход показался ему очень длинным. И выполнен был не везла качественно: местами швы между железобетонными кольцами заделали плохо, из щелей, пульсируя в такт канонаде, сыпался песок. Добро, что не вода, а то б много они здесь навоевали.
Выходной люк был такой же конструкции, что и остальные: с таким же замком и со смотровыми щелями, пригодными для ведения огня, только помощней штуковина: на глаз – трехслойная сталь миллиметров эдак около ста.
Тимофей заглянул в щель, но не разобрал ничего, кроме осыпающейся на плоские каменные плиты комьев глины. Тогда он открыл замок, взял автомат наизготовку и – раз, два, пошли! – резким движением выскочил наружу и сразу присел в простенке между скалой слева (она играла роль естественного бруствера) и откинутой крышкой люка.
Никого.
Тимофей приподнялся. Выше по склону били в небо бурые фонтаны; косматая туча клубилась, вздыхала, стремительными волнами вдруг скатывалась вниз; некоторые снаряды рвались в полусотне метров, наверное, случались и поближе, потому что осколки так и шипели вокруг. Но выбирать не приходилось.
Опасность усугублялась еще и тем, что этот выход, замаскированный под скопление валунов, приспособили для обороны с трех сторон; тыл, обращенный к вершине холма, был пологим и открыт совершенно. Это было толково: нападающие не могли использовать углубление как естественный окоп – сверху он простреливался весь. Однако сейчас и Тимофей не мог в нем укрыться.
Ладно. Что там у фашистов?
Отсюда перспектива была не столь замечательной, но враг весь на виду. Возле подбитых танков – никакого движения; третий, который должен был освободить от них шоссе, не горел, однако и признаков жизни не проявлял. На километр дальше в одном месте дымили сразу три грузовика – результат удачного снаряда, когда Чапа еще имел возможность наводить. Выходит, вся пальба вслепую была зряшной. Во всяком случае, на немцев она не произвела впечатления: в автоколонне даже признаков паники не было.
Вот в долине всплеснулся взрыв. Не совсем бестолково: гдето там лежала мотопехота; среди ее порядков и рвануло. Но от шоссе далеко.
Тимофей передал Чапе поправку. Не угадал. Вторая оказалась ближе к истине. Только с четвертой попытки ухватили колонну и пошли ее щипать, как добрая хозяйка курицу. Когда заполыхало сразу в нескольких местах, немцы опять качнулись откатной волной. Но еще не всех убедили те снаряды, и находились храбрецы, которые пытались развести машины, и некоторым это удалось: они перебирались через глубокий кювет и там петляли по целине, и все же, когда после очередного снаряда в хвосте автоколонны начался фейерверк – угодило в фургон с боеприпасами, – шоферня побросала даже то, что могла спасти, и стало очевидно: колонна обречена; разве что единичные машины уцелеют.
Корректировать стрельбу было трудно. Без опыта, без сноровки. Ладно – на глазомер Тимофей не жаловался никогда, только это и выручало. Напряжение же было такое, что вначале его дрожью било. Потом прошло, но само напряжение не стало меньше, он весь ушел в эту корректировку и, кроме машин, ничего не видел, и напрасно, потому что неудача первой танковой атаки не убедила командира дивизии и немцы снова пошли на штурм. На этот раз дозоры не вмешивались, зато по фронту наступали два танковых взвода и несколько десятков автоматчиков. Они спешили и не помышляли о маскировке, и все же Тимофей их проглядел. Это было совсем на него не похоже и объяснялось разве что невероятной сосредоточенностью, которой требовала от него корректировка, да еще тем, может быть, что он почти не отрывал бинокля от глаз, так что общая панорама им не контролировалась. Но как ни был Тимофей поглощен своим делом, все же он отметил какое-то незначительное изменение в окружающей обстановке. Не отрываясь от бинокля, Тимофей одновременно попытался понять, что его обеспокоило. Ответ пришел быстро: немецкие танки уже не стреляли, и одна за другой замолкали батареи. Еще минута – и вокруг стало тихо, только звонко шлепались на землю последние комья земли и осколки.