– Возьмите себя в руки. Вы же офицер!
И пошел к солдатам.
Это было не так легко для него: взять о ними простецкий, демократический тон. Но он решил, что именно сейчас и именно с этими можно. Он постарался вспомнить, как это делают другие, и говорил им: «Ну, парни, пошевелите мозгами, черт побери: вы наступали колоссально, я видел, мужества вам не занимать; я представлю к Железному кресту того, кто взорвет дот; он будет взорван сегодня, но придумайте что-нибудь, ведь вы побывали наверху, как перехитрить этих красных; это же последнее дело – в лоб лезть на пулеметы…»
Воодушевить солдат он смог – не столько словами, сколько артистизмом и волей своей, – однако толку и здесь не добился. Все в один голос говорили, что дот по зубам лишь авиации, хотя, расспросив их подробнее, майор понял, что самого дота вблизи никто не видал: едва ударили пулеметы, как дот – слава богу, так ни разу и не подавший голоса, – перестал для них существовать.
– Они правы, – сказал силезец. Он одолел первый приступ отчаяния и тогда вдруг осознал, сделал приятное открытие: а ведь он уже ротный! Он пока жив, и почему б ему дальше не уцелеть, вполне возможно! И если кому-то из его солдат достанется Железный крест, то уж ему-то тем более. «А роту у меня, точно, не заберут, конечно, не заберут, если я возьму этот проклятый дот, а я возьму его, будь я проклят; клянусь, что возьму, я это чувствую, знаю, и эти русские ничего со мной не смогут сделать – пусть они установят там хоть десять пулеметов, хоть сто; раз мне судьба взорвать их – я их взорву, и тогда все будет моим: ордена! звания! деньги! женщины! карьера!..»
Его колотила нервная дрожь, и он, словно в раздумье, придержал рукой свой подбородок, потому что подбородок плясал и клацали зубы – слова невозможно произнести. Он содрогался от нетерпения. Он готов был хоть сейчас, сию минуту выхватить свой «вальтер» и с криком «А-а-а-а!..» побежать, броситься на этот холм, врезаться в него – напрямик, напролом, разрыть, разметать, не глядя, всех подряд… всех подряд…
– Пока… не подавим пулеметы… – с трудом говорил силезец, словно в раздумье придерживая челюсть, а левой рукой живо жестикулируя, – нам туда… нечего соваться, герр майор. – При этом майор покосился в сторону и чуть повернулся, по мере сил прикрывая его от взоров солдат. – Пока не подавим пулеметы… Эти пулеметы… прямо как дьяволы, герр майор… Вы же понимаете… когда перекрестный огонь – от него не спрячешься…
– Очень жаль, – сказал Иоахим Ортнер. – Очень жаль, что вы не знаете, как подступиться к ним. – Он поглядел на часы. – Атаку начнете ровно в шесть.
– Слушаюсь… герр майор.
– Взрывчатку, конечно, всю побросали там? – Иоахим Ортнер кивнул в сторону холма.
– …Так точно, герр майор.
– Назначьте новых пять групп. По три человека. Да, по три – это как раз достаточно. Пусть они прежде всего имеют в виду взрывчатку. Иначе ваш пыл будет бессмысленным.
– Так точно… герр майор…
– Батарея будет бить по пулеметам. Это все, чем могу помочь. Кстати, почему б вам не пропустить сейчас стаканчик коньяку? Утро свежее.
– Слушаюсь, герр майор… Разрешите… дать и моим парням?
– Конечно. Все, что положено роте – полному составу, естественно, – выдайте им сразу.
Он отдал честь и пошел к себе на КП.
Без десяти пять. До атаки целых семьдесят минут. Иоахим Ортнер собирался употребить их с толком. Ему очень хотелось понять, с кем он имеет дело. Он велел, чтобы позвали фельдшера, и, когда лейтенант примчался (к счастью для него, он не носил очков, чем подкупил майора; майор терпеть не мог очкариков, тем более в армии), приказал выслать к холму две пары санитаров с носилками, дав каждой паре по белому флажку с красным крестом.
– Помилуйте, герр майор, да их просто перестреляют! – изумился фельдшер.
– Может быть, – меланхолически кивнул Иоахим Ортнер, – а может быть, и нет.
– Но ведь это… Это уже пятьдесят лет никто не соблюдает! Еще с прошлой войны. Да и флажков таких у нас нету.
– Сделайте. И чтобы через пять минут, – майор поглядел на часы, – я видел, как санитары бегут к холму. Слышите? – только бегом. У нас мало времени. К тому же там умирают их товарищи!..
– Слушаюсь, герр майор.
– В утешение им скажите: при первом же выстреле в их сторону приказ теряет силу.
Эксперимент дал отвратительные результаты: по санитарам русские не стреляли. И если в первой экспедиции санитары подобрали кого попало и тут же припустили назад, то во второй они уже выбирали именно тех, кому помощь нужна прежде всего, а перед третьей парой перевязали вообще всех раненых на склоне, причем осмелели настолько, что осмотрели и тех, что добежали почти до самых пулеметов, но среди них живых не было ни одного.
«Дело плохо, – думал Иоахим Ортнер. – Выходит, это идеалисты. А идеалиста победить невозможно. Его можно только убить».
Он предпочел бы даже фанатиков. Фанатизм слеп – и его не сложно одурачить; он предельно напряжен – значит, найди критическую точку, и он сломается от легкого удара. Но фанатики расстреляли бы санитаров, не задумываясь…
Вторая атака вышла нескладной. Хотя майор и так не много от нее ожидал. А что выиграл? – время, которым не знал, как воспользоваться. И цену пришлось заплатить непомерную.