В ангаре работали техники тринария. Они быстро и умело подготовили машины к выбросу. Каждый из пятнадцати роботов тринария находился в специальной капсуле. Поскольку ангар располагался в центре корабля, пострадал он мало. Джоанна видела, что даже двери все еще функционируют.
Она ринулась к пульту управления, оттолкнув от него нескольких членов экипажа. Закрыла все двери и принялась в бешеном ритме активировать все оборудование для десанта в атмосферу Глории.
Затем она кинулась к своему боевому роботу, чтобы занять место на мостике прежде, чем катапультируется из обреченного шаттла. Сильный удар сбил ее с ног. Свет снова потух, Джоанна услышала, как со скрежетом рушатся обломки механизмов.
Она попыталась встать, но упала снова. На нее свалился еще кто-то.
— В чем дело? — спросила она приглушенным голосом.
— Корабль потерял управление, — прокричал Кочевник. Это он лежал сверху, закрыв Джоанну своим телом. Чертов дурак! Он защищал ее! Насколько же он глуп!
Однако времени, чтобы объяснить Кочевнику абсурдность его поведения, у нее не оказалось. Шаттл начал разваливаться на куски. Джоанна потеряла сознание.
Сидя на командном пункте. Радик и Вард наблюдали за невероятным успехом, которого добились истребители в бою с кораблем Кречетов.
— Сайла, — прошептал Радик, наблюдая, как развороченный взрывами шаттл падает на Глорию. Варду стало интересно, почему Радик думает, что это ритуальное слово сейчас применимо. На что реагировал этот человек? Возможно, в такое благоговейное состояние его привел успех придуманной им стратегии? Радик был для этого достаточно эгоистичен.
Радик взглянул на Варда.
— Теперь у нас значительный перевес перед Каэлем Першоу. Он потерял корабль с целым тринарием, который, кстати, заявлял. Один блестящий маневр — и у нас подавляющее преимущество, воут?
Вард очень не любил соглашаться со своим начальником, но сказанное на сей раз было правдой. Мастерский удар — так бы назвал это он сам.
Радик с радостью посмеивался, глядя на экран, где отражался далекий пожар и был виден дым с места падения шаттла.
— Подавляющее преимущество, — ликующе повторил он.
6
— Командир звена Хорхе, на вас Черная Лента, воут?
— Ут.
Эйден был уверен, что все вокруг, и воины, и офицеры, смотрят на него с презрением. Казалось, фотография Баста жжет ему грудь.
— Поскольку на вас Черная Лента, вам разрешается говорить, только если к вам обратятся. Вы не можете делать замечания или задавать вопросы по своей воле. Это понятно, воут?
Зная, что теперь Каэль Першоу как раз обратился к нему и требует ответа, Эйден нарочно промолчал.
— Отвечайте, Хорхе.
— Ут. Это понятно.
— Хорошо. Поэтому я могу не отвечать на ваш вопрос, если, конечно, его не захочет задать никто из ваших коллег. Воины?
Никто больше не хотел провоцировать полковника, и среди собравшихся установилась тишина. Спросил же Эйден о том, могут ли его вольнорожденные рассчитывать на честь занять передовую позицию и встретить врага первыми. Он знал, что Першоу никогда не позволит «вольнягам» встать впереди вернорожденных, так что его просьба была обдуманным оскорблением. На этот вопрос он мог получить только отрицательный ответ. Задал же его Эйден с целью напомнить о том, что его воины совсем не плохи, хотя все остальные и были о них самого низкого мнения. Но в его подразделении непременно узнают об этом вопросе, и тогда его авторитет среди воинов возрастет.
Хотя воины Клана редко теряли присутствие духа, комната погрузилась в мрачную тишину. Объявленная Каэлем Першоу новость о том, что значительная часть их сил, так и не успев вступить в бой, уничтожена Кланом Волка, никак не способствовала появлению обычного перед боем энтузиазма. Несколько человек продолжали пристально смотреть на Эйдена, который чувствовал, что краснеет. Это было даже позорнее, чем Черная Лента на его груди.
Каэль Першоу объявил, что все свободны, и воины начали выходить из зала. Затем командир базы громко сказал:
— Командир Хорхе, вы останетесь здесь.
Когда комната опустела, Каэль Першоу кивком головы показал ему на стул и со спокойной угрозой в голосе проговорил:
— Садитесь.
Эйден заколебался, но командир базы вдруг грубо толкнул его по направлению к стулу. Это случилось так неожиданно, что Эйден чуть не упал. Восстановив равновесие и услышав повторный приказ сесть, он повиновался. Бросить вызов, оставшись стоять, было бы глупостью, поскольку тогда командир базы принялся бы толкать его по всей комнате, а он бы никак не смог бы ответить этому мерзавцу.
Сам Каэль Першоу присел на край стола — это позволяло ему смотреть на Эйдена сверху вниз и тем самым как бы подчеркивало его власть. Полковник славился способностью подавлять подчиненных.
— На этот раз ваше подразделение не будет участвовать в бою.
Он внимательно посмотрел на Эйдена, с удовольствием ожидая проявлений гнева, который должны были вызвать его слова. Однако лицо Эйдена осталось спокойным и непроницаемым.
— У меня есть для вас другое задание, — сказал Каэль Першоу.
На лице Эйдена не дрогнул ни один мускул, хотя в душе его бушевал пожар и ему стоило больших усилий спокойно усидеть на стуле. То, что Першоу давал другое задание, особенно теперь, когда так не хватало людей, лишний раз говорило о крайне низком престиже вольнорожденных на станции.
— Но сэр, при всем должном к вам уважении, ваши силы уже слишком ослаблены, и...
Першоу безнадежно вздохнул, затем так тихо, что его не было слышно и за пару шагов, проговорил:
— Я спишу это на то, что вы просто не привыкли к Черной Ленте. Вольнорожденный и в обычной ситуации не должен возражать своему начальнику, не спросив у него разрешения, что тем более невозможно, если он носит Ленту. Однако я посмотрю на это сквозь пальцы и отвечу на ваш очевидный протест. Конечно, я сделаю все, чтобы выиграть сражение, но, честно говоря, я скорее бы послал против тринария Двилта Радика звено вернорожденных, чем допустил на поле боя хотя бы одного «вольнягу». Вы поняли? Ведь вы «вольняга», не правда ли?
Каждый раз произнося своим негромким голосом презрительное словечко «вольняга», Першоу особо выделял его. Так он старался еще больше оскорбить Эйдена, которому стоило огромного труда не выложить полковнику всю правду. Удерживала его только та мысль, что если уж рассказывать кому-нибудь о своем верном рождении — а последствия могли быть просто ужасны, — то не этому отвратительному типу.
Ненависть к Каэлю Першоу наполняла Эйдена, и он вдруг осознал, что позволяет себе эмоции, несовместимые с честью воина Клана. Воины часто возмущались поведением друг друга, но истинная ненависть встречалась редко. Воины Клана старались не поддаваться низменным инстинктам, зная, что это может нарушить согласованность действий в бою. Гордость за свое подразделение являлась важным объединяющим фактором, а любая ненависть никак ей не способствовала. Во время воинского обучения колетов специально тренировали подавлять в себе ненависть. Если же все-таки какая-нибудь ссора возникала между воинами, то конфликт решался в Кругу Равных. В случае, когда оба воина оставались после поединка в живых, их побуждали исполнить Шуркай, чтобы у них не оставалось уже никаких злобных чувств.
Но Эйдена Шуркай никогда не удовлетворял. Еще кадетом он узнал, что такое настоящая ненависть. Он ненавидел своего офицера-наставника, Сокольничего Джоанну. Если бы он увидел ее сейчас, то вместо приветствия, наверное, задушил бы. Однако еще больше ему хотелось сомкнуть руки вокруг шеи другого офицера из далекого кадетского прошлого. Им был командир Сокольничих Тер Рошах, тот самый человек, которого он, Эйден, по иронии судьбы должен был благодарить за то, что вообще стал воином. Рошах предоставил ему вторую попытку на Аттестации после провала на первой. К несчастью, чтобы совершить такой из ряда вон выходящий поступок, Тер Рошаху пришлось подстроить гибель подразделения вольнорожденных. После этого он заставил Эйдена взять имя одного из них. Погибший кадет по имени Хорхе обладал большими способностями и, без сомнения, мог хорошо пройти Аттестацию. Убийство, сегодняшний позор, все то, что произошло, заставляло Эйдена ненавидеть Рошаха еще больше, чем Першоу или Джоанну, даже больше, чем врага на поле боя, — настоящий грех для истинного воина Клана.