Но Эйден знал, что Хорхе убили, и убийство это было подстроено командиром Сокольничих Тер Рошахом. По непонятным причинам Рошах совершил беспрецедентный поступок, дав Эйдену вторую попытку пройти Аттестацию. На первой Аттестации Эйден потерпел неудачу, чрезмерно переоценив свои силы. По закону Клана кадетам не предоставлялся второй шанс, однако же Эйден его получил. Об этом знал только Тер Рошах. Сначала Эйден очень злился: стольким людям пришлось умереть, чтобы он смог занять свое место на мостике боевого робота. Но ни с чем не сравнимое чувство возвышенной гордости от получения звания воина со временем приглушило гнев. Худшим, чем мысли о том, законным ли путем он добился своего звания, оказалась необходимость жить под личиной вольнорожденного. Он ненавидел эту необходимость, ненавидел каждый день каждого года своей воинской жизни и не раз хотел, как теперь, крикнуть всем остальным, что он — вернорожденный.
Но Тер Рошах настаивал, чтобы это держалось в тайне. Предоставление второй попытки Аттестации настолько шло вразрез с правилами Клана, что Рошаха могли казнить, если бы правда выплыла наружу. Все его генетическое наследие, хранящееся в священном генном пуле, было бы отдалено и уничтожено, так что он потерял бы всякий шанс когда-нибудь воплотиться в сиб-группе. Как Эйден узнал впоследствии, гены Тер Рошаха соединили один раз с еще чьими-то генами для получения одной сиб-группы, но она ничем особенным себя не проявила. Более того, ни один из ее представителей даже не стал воином...
Эйден хотел подать знак, чтоб ему принесли еще один огнефир, когда почувствовал, что на плечо ему легла чья-то рука. Эйдену не нужно было оглядываться, он знал, кто это.
— Ты не мой опекун, Жеребец, — сказал он. — Я не нуждаюсь в том, чтобы мне говорили, когда я должен прекратить пить.
Для Эйдена было делом чести вернуться к стилю речи вернорожденных воинов, хотя все считали его вольнорожденным. В течение многих лет он выговаривал фразы полностью и не опускал личных местоимений. Тот, кто делал это, становился объектом насмешек вернорожденных, а Эйден не хотел давать им такой возможности.
У Жеребца был глубокий рокочущий голос, хорошо подходивший к его импозантной внешности. Сейчас он звучал спокойно, но в суровом взгляде друга Эйден прочитал неодобрение. Эти двое уже так долго знали друг друга, что Эйден угадывал мысли Жеребца просто по выражению лица или незначительным жестам.
— Ты велел остановить тебя после второго стакана огнефира, — сообщил Жеребец, не снимая руки с плеча Эйдена.
— Да? Правда? Я не помню.
— Ты никогда не помнишь, командир.
— Все-таки я выпью третий стакан. Смотри, он уже налит.
Бармен, коренастый техник с постной, бесцветной рожей, поставил стакан на стойку перед Эйденом.
— Ты видишь, Жеребец? Теперь мне придется его выпить. За путь Клана и все такое.
Он потянулся за выпивкой, но вдруг Жеребец мгновенно схватил стакан, причем так лихо, что Эйден, успевший согнуть пальцы, чтобы принять от бармена сосуд с огнефиром, остался с носом. Изящно держа стакан за ободок. Жеребец так же лихо опрокинул его себе в рот и осушил в один глоток. Потом он вставил стакан в согнутые пальцы Эйдена, рука которого все еще лежала на стойке.
— Теперь стакан выпит.
— А я не пьян, — горько пожаловался Эйден.
— Ты сегодня дежуришь.
— Тем более я...
— Пытаешься иронизировать, воут?
— Ут. Ты хорошо это знаешь.
Эйден покосился на Жеребца. Рука его сжимала пустой стакан, как будто с помощью волшебства сосуд мог наполниться опять.
— Ты, вижу, любишь иронию. Это все из-за твоего тайника с книгами.
Повернувшись к Жеребцу, Эйден поднес палец к губам.
— Я думал, ты понимаешь, — прошипел он. — Ты никогда не должен упоминать здесь — ну, ты знаешь, о чем я. Это считается нарушением, ты ведь помнишь?
— Конечно, помню. Но я простой «вольняга». В социальном отношении мы легко скатываемся вниз.
Эйден отрывисто рассмеялся.
— Ты напрасно пытаешься меня успокоить.
Откуда-то из-за спины Жеребца донесся голос Баста:
— Нет, но если ты хочешь, используй гаечный ключ.
Окружающие воины прямо-таки взревели от хохота. Эйден не расслышал, что там болтал вконец обнаглевший Баст, судя по последней фразе это было что-то свеженькое. Баст регулярно использовал все новые и новые шутки, все они были глупыми и злобными, причем в них всегда поливались грязью почему-то только вольнорожденные.
Эйден заметил, что Жеребец напрягся и приготовился обернуться и бросить Басту ответное оскорбление. Эйден прекрасно понимал Жеребца. Но Каэль Першоу отдал подразделению Эйдена специальный приказ — прекратить драки. Эйден подозревал, что его подчиненные нанесли вернорожденным слишком много поражений, и Першоу использовал свою власть, просто чтобы предотвратить дальнейшее нанесение ущерба. Вообще-то, с тех пор как Эйден прибыл на Глорию, Першоу регулярно аннулировал приказы Эйдена и поощрял вернорожденных, когда те его оскорбляли. Только после того, как нескольким особо ретивым задирам хорошенько попало, Першоу установил суровое наказание за любое рукоприкладство. Но, кто бы ни начал драку, полковник всегда становился на сторону вернорожденных и при этом еще утверждал, что, только исполняя его небеспристрастные решения, можно держать войска в боевой форме.
Эйден встал и покачал головой, желал остановить Жеребца. Тот просто закипел.
— Мы обещали не ввязываться в драки, — мягко напомнил Эйден.
— Ты обещал.
— Я говорил от лица всего звена, воут?
Жеребец с неохотой признал его правоту:
— Ут. Но мы выглядим дураками, и...
— Ничего. Со временем мы докажем свое преимущество.
Глаза Жеребца сузились.
— Что случилось, Хорхе? Было время, когда никакой командир базы не мог помешать тебе отомстить за оскорбление. Совсем недавно ты бы сам первый полез в драку. Да пятеро валялись бы уже на полу, прежде чем кто-нибудь еще...
Эйден улыбнулся.
— Я ценю твою веру в меня, Жеребец. По-твоему, я выгляжу как герой Предания. Но я должен защищать звено от...
— Не нужно нам такой защиты. Мы не станем никого страшиться из-за...
— Страшиться? — переспросил Эйден, все еще улыбаясь. — Где ты откопал это слово?
— Как-нибудь тоже умею читать. Ты все время оставляешь свои книги, и...
Улыбка исчезла. Эйден одарил друга свирепым взглядом.
— Я уже говорил тебе, что не надо о них упоминать.
Жеребец покраснел.
— Извини. Но, как бы то ни было, я знаю это слово. Странно, почему оно тебя не разъярило.
— Во-первых, оно кажется слишком смешным, когда слышишь, как кто-нибудь его произносит. Во-вторых, я понимаю, почему ты так сказал. И это может показаться странным, но я согласен с тобой. Мне самому непонятно, почему я так пассивен. Как бы мы себя ни вели, Каэль Першоу отыщет еще тысячу способов дискредитировать меня и все наше звено. Я бы сказал так: Спор Благородных будет проигран, какой бы хорошей ни была наша заявка, кем бы ни был наш противник, как бы мы ни бравировали, зная о его численном перевесе... Что тебя рассмешило, Жеребец?
— Бравировать. Еще одно твое словечко. Может быть, это — ну, ты понимаешь, — это нам и мешает?
— Нет, дело в старом предубеждении против нас. Иногда кажется, что у нас просто нет... ты опять улыбаешься. Опять что-нибудь не то сказал? — Эйден усмехнулся.