В начале лета поспорил Угрюмый с мужиками, что стойку на руках на краю карниза Деда сделает. Там высота метров тридцать, других к краю подойти - страх берет. А у Угрюмого спор любимый - пять секунд, и бутылка в кармане.
Поспорили. Все как обычно. Знающий народец ладошки в предвкушении потирал. Только ветром его качнуло. И опомниться не успели, как он внизу уже лежал. Ни вскрика, ни всхлипа. Так молча и ушел. Угрюмый, он и был Угрюмый.
-- Цыган, а ты что в одиночестве, со щетками и молоточком под скалой маешь? - Квасец Цыгана вопрошает.
-- Ох, и глазастый ты малый. До добра не доведет. Ну да ладно, я вам вторыми разрешаю.
-- Что разрешаешь? - встрял в разговор Петручио.
-- А наверх посмотри. Видишь, веревочка над нами, на карнизе? Ход тут мой будет и не простой, а потаенный, не каждому салаге по силам. Тут до карниза метра три, а если с него уйдешь, то полками, полками до самого низу. Твои остатки снизу чужие огребать будут. А карнизик и стенка над ним - ух, не простые. Там от одного взгляда вниз в штаны наложить можно. Вот пройду и, считай, шажочек в кармане.
-- Какой шажочек? - встрепенулся Плохиш.
-- Вам, молодым дуболомам, расскажи, так за меня шагнете. Ан нет, мы потихонечку, по-стариковски, сами с усами. Каждый второй в легенду попасть стремится, а толстяк книжечкой записной размахивает.
-- А если мы первые? - напирал Плохиш.
-- Как это?
-- А ты уйдешь, мы раз и наверх. Стенка-то уже почти чистая.
-- А мои ребята вам за енто дело ноги повыдергивают.
-- Какие ребята?
-- А что сегодня из-под Второго на вас глазели. Они у меня резвые.
-- А ты не стращай.
-- А и не буду. Повыдергивают и все, - добродушно подытожил разговор Цыган и улыбнулся. - Лучше вторыми. Я согласен.
С Митры спускались почти в полной темноте. Квасец чертыхался через шаг, а Петручио норовил не попасть ногой в карман на вертикали. Плохиш сохранял спокойствие и подправлял сотоварищей. Для него то, что творилось на скале, всегда было естественным. Кому стена, а кому мать родна. Он бы и с мухой на потолке, да не давалась гадина.
Места, где скрипели в натуге прочие, оставались для него лишь поводом для умственных упражнений. Он думал, как сделать стеночку без излишних усилий. Пределом его умствований всегда была лень. Не то чтобы подтянуться на одной руке нет мочи. Не хочется, вот беда
Дрожание конечностей? Это у торопыжек они дрожат. Если встать на ноги, как следует, тело расположить, место для роздыха на любом маршруте найдется. Главное, четко знать, какой шаг будет следующим. Сколько усилий он потребует, какая динамика. А так все просто.
Прихватив последние отголоски сумерек, встали на тропу. Сквозь темные кроны елей мерцали звезды, но света их доставало только для слепых. Уверенно чалящий впереди Квасец засеменил иноходью и принялся спотыкаться о многочисленные корни деревьев. Еле ощутимая тропа неожиданно зачавкала болотной хлябью.
-- Фонарик есть? - запричитал Петручио.
-- Хилогаситель. Но хватит минут на двадцать, - мрачно провещал Квасец, - а дальше болото под Манской. Как есть в топь, и макушек не сыщут. Двигай так, пока я тропу чую.
Минут через десять Петручио окончательно вошел в панику. Его выкрики: - Куда мы идем!? Уж лучше здесь ночевать, чем сгинуть! - приобрели явно траги - повитушный характер.
Наконец он завязал жутко накаленный спор по поводу направления вперед или назад. Грозилось дойти до рукоприкладства. Но в темноте никто никому не попадал. Квасец не выдержал напряжения склоки и достал хваленый хилогаситель. Мудреным словом называлась двухсотграммовая баночка с веревочкой из-под майонеза с огарком свечи изнутри.
- И это устройство?
-- Найди что получше, - отхаркнул раздосадованный Квасец и зажег оное.
Минут десять исключительно быстро и напряженно бежали средь пляшущего царства теней, твердых стволов и ползучих корней, норовивших укусить за ногу.
-- А-А-А!!! Поймали! Помогите! - крик Петручио наполнился такой силой безвыходности и ужаса, что волосы впередиидущего Квасца встали маленько дыбом. Плохиш развернулся на сто восемьдесят градусов и ринулся в вопящую тьму. Сзади его догонял мерцающий и храпящий осветитель.
В развороченной светом тьме, средь хаотичного нагромождения болотной пади, беспомощно дергая ногами и руками, в воздухе и блудливой истерике парил Петручио.
Вполне мирный и удобный рюкзак, неожиданно сыграл со своим хозяином злую шутку. Отлетев при очередном скачке от спины, невообразимым финтом, он лямками наделся сразу на два сучка, подвесив отрока на добрых полметра от земли.
Паническое сражение с невидимым сонмом врагов принесло еще более плачевные результаты. Судорожные рывки распяли бойца через дырки в одежонке и спеленали в сучках, будто муху в паутине. Нарочно устроить такое не смог бы никто.
Ценные минуты жизни единственного хилогасителя таяли как лед на раскаленной сковороде. Наконец Петручио стал частично транспортабельным. На эмоции и всхлипы никто более внимания не обращал. Плохиш пихал его сзади, Квасец рассекал тьму грудью впереди. Бежали лихо, до первой ямы. В ней свето-банка окончательно и бесповоротно раскололась о мощный череп Плохиша. Свеча с воплем Квасца отлетела на неизведанное расстояние, и наступила кромешная тьма.
До избы друзья добрались вконец измученные и притихшие. Держались за лямки впереди плывущего рюкзака, как слепые за поводыревы сказки. Квасец держался за то, что чуял самостоятельно. А чуял он наверняка многое, так как до избы все же дошли. Дверь ее была на замке, ключ неведом, а родненький узелок от сороковочки в дырочке не обнаруживался совсем.