— Ну? — котик-кролик посмотрел чуть более весело, словно увидел и эти её мысли тоже. Почему-то показалось тяжело ему ответить. Почти как тогда, когда натворила что-нибудь, знаешь, что виновата и что мамуля тоже всё знает, но признание надо выдавить из себя вслух. Будь бы они с Хрупом один на один, было бы проще, но при Кукушкиной…
— У меня братик есть, младший… Ему только-только годик исполнился. Он первым словом «Зю» сказал, про меня. И так теперь зовёт, то просто Зю, то Зюзя…
— Прико-ольно, — неожиданно протянула Кукушкина вместо того, чтобы засмеяться или отпустить какую-нибудь обидную шпильку, и с завистью добавила: — А у меня нет братьев.
— Приходи поиграться, — предложила Зю внезапно для самой себя.
Нет. На самом деле, не внезапно. На самом деле, ей давно уже хотелось кого-нибудь из класса к себе в гости затащить, Тимкой похвастаться. И, быть может, задружиться.
Самое свинство в этой жизни — родиться дочкой училки. Даже если мама в декрете и в другой школе преподаёт, всё равно в Энске, где три с половиной школы, все и всё про учителей знают. И что ни делай, всё равно вокруг тебя будет аура училкиной дочки. «Тебе “пять” поставили, потому что ты дочка учительницы! Тебя с уроков отпустили, потому что ты дочка учительницы!» — и так далее, для одноклассников это самое удобное объяснение. А то, что ты уже и по ночам зубришь этот проклятый инглиш, что тебе на похороны троюродной бабушки ехать — всем плевать! Никто не разделит с тобой ни горе, ни радость. Да и взрослые не лучше: «Юля, ты же дочка учительницы, как ты могла не решить пример?» Дочка учительницы. Все видят в тебе только это. Всем наплевать, какая ты на самом деле, что ты есть на самом деле. Поэтому и друзей в классе у тебя нет, ведь иначе — «ты с ней дружишься, потому что она дочка учительницы». Хотя очень, очень-очень хочется, чтобы появился хоть кто-то, кто видит в тебе тебя, а не «училкину дочку». И было бы классно, если б это оказалась Кукушкина — мальчуковатая, но в принципе, нормальная девчонка. С Ковалёвой-то задружишься, так все сразу скажут, что это из-за её мамаши и из-за выгоды. А с Кукушкиной ничего, и от мальчишек в классе защитит, если что. Правда, в начальной школе она её здорово дразнила, но уже год или полтора вообще не трогает. Почему бы и не общаться.
— Значит, Зю. Ну вот, немножко нового друг про друга узнали, — котик-кролик уселся на задние лапы и удивительно ловко оторвал крышечку от стакана с лапшой, словно у него на самом деле были человеческие руки, а не толстые зверячьи пальчики, покрытые шерстью. — А третью как звать?
— Тоже Юлька, — Зю очень захотелось потрогать эти пальчики и понять, как же Хруп так ловко вскрыл фольгу. Но, наверное, это было бы невежливо.
Котик-кролик сунулся мордочкой в стакан и весело захрустел макаронами.
— Стой! — выпалила Кукушкина, чуть не своротив чайник. — Дошик сначала кипятком заливают!
— А зачем, если и так вкусно, — прошамкал Хруп.
— Инопланетя-а-анин!..
Зю тем временем вскрыла предложенный стаканчик. А на самом деле-то не «доширак», между прочим, и нерусский — иероглифы японские. Она этим летом столько времени убила на Таобао и Алиэкспрессе, что научилась отличать, где чьи закорючки. Хм, даже наклейки с переводом нет. Да и сам стаканчик не пластиковый, а бумажный. Наверное, недешёвая лапша, в магазине ей такая не попадалась. Но на запах всё равно фастфуд и консерва, буэ.
Хруп фыркнул и энергично почесал лапой под подбородком:
— Ну, ты хотя бы признала моё право прилететь с другой планеты… Юльча.
— Выкладывай. Всё.
И с этими словами Кукушкина принялась разливать кипяток по их с Зю порциям с таким грозным видом, словно следующей целью для обливания наметила чей-то белый и пушистый хвост.
— Ну ладно, — Хруп слизнул с носа остатки налипших макарон и сыто вздохнул. — Ублажили. Слушайте.
И вот что он рассказал.
Оказывается, сказки-то не врут: говорящие звери, феи и драконы жили на Земле, только очень-очень давно. А потом пошли один за другим ледниковые периоды, да и людской род стал набирать силу и вытеснять сказочных существ, поэтому они придумали с помощью волшебства переселиться в космос. Там ведь много места, всем хватило. И, пока люди на Земле в собственных проблемах варятся, в галактике процветают огромные космические империи эльфов, гномов и прочих созданий, о которых Зю слыхом не слыхала. А Земля у них вроде неприкосновенной территории — священная прародина и заповедник странных существ, не верящих в волшебство. Потому что твёрдое и уверенное взрослое «не бывает» порой оказывается сильнее любого первоклассного заклинания, и оттого волшебникам приходится держаться подальше.
— Самое сильное, что у вас, у людей, есть — это вера, — разглагольствовал Хруп, прихлёбывая чай из кружки. Он держал её двумя лапами, совсем как человек. — Если вы во что-то поверили, то она у вас горы свернёт и реки вспять погонит, кому охота связываться…
Но Земля, оказывается, не единственная, кто живёт в изоляции. Есть планета, нарочно закрывшаяся от окружающего мира. Вообще-то она, если по-земному, в системе звезды Бетельгейзе, но её ни один радар и ни один телескоп не найдёт, даже если он весь из себя супер-пуперский. Обнаружить её можно только по искажающему пространство волшебному щиту, из-за которого свет Бетельгейзе издалека то меркнет, то вновь делается ярким. На той планете живут говорящие звери, или, по-ихнему, «верзвери». И хранят они могучую волшебную штуковину, талисман радуги. Чего он делает, Зю не очень поняла, а может, и Хруп не очень-то объяснил. «В частности, оживляет все радуги во вселенной» — это только «в частности» и не слишком понятно. Но Зю и так хватило услышанного, чтобы загрузиться по макушку, поэтому она уточнять не стала. Да и Кукушкина тоже.
Главным местом на планете верзверей (про себя Зю назвала её «Радужной», а то слово «радуга» фигурировало часто, а Хруп не почесался назвать имя родины) была крепость, где хранился талисман. А в крепости жила единственная на планете фея, которую звали Ирис и которая с этим талисманом умела что-то делать, как Хруп сказал — «творить и вытворять». Судя по всему, они с ней были приятелями. Потом она как испарилась, и уже пару лет о ней ни слуху, ни духу. А совсем недавно начали исчезать верзвери, порой целыми деревнями. Что ещё хуже, иногда они возвращались — безмолвными и безумными. И чем дальше, тем меньше они «вер-» и тем больше «-звери», словно сознание в них угасло и они становятся обыкновенными животными.
Хруп был твёрдо убеждён, что исчезновение Ирис и состояние пострадавших взаимосвязаны, поэтому взялся за расследование. Как именно он вышел на врача из зверячьей поликлиники, он не признался, но, по его словам, в Энске укрывается самый понастоященский колдун, который хочет доцарапаться до талисмана, за что его с Радужной планеты давным-давно вытурили. И Хрупа он ждал — а значит, был в курсе непорядков дома. И про Ирис не отнекивался, хотя ничего внятного не сообщил. Словом, наверняка за всем безобразием и стоял. Непонятно только оставалось, почему он спрятался именно на Земле, а не где-то в космосе, и откуда у него подручные-волшебники, ведь уходил-то он один.
Лично у Зю в голове от всего этого остался сплошной салат «оливье». Какие-то эльфы, колдуны, и при этом космос со звездолётами, бластерами и галактическими империями. Какая-то планета с говорящими зверюшками. Какой-то талисман. Это всё очень мило, но как относится к Энску? Хоть плачь. И Хрупа до слёз жалко. Вон, через полкосмоса добирался подругу выручать, но не спас и сам пострадал.
— А мы можем тебе помочь? — не выдержала Зю, как только он прервался в очередной раз глотнуть чайку и слопать половину «сникерса» (другую половину Кукушкина разломила для себя и Зю).
— Не лезть, — тут же сказал Хруп.