Володя вскрыл банки ножом, расплющил их камнем, загнул края, сделал поддоны. Соорудил очаг, насобирал топлива — плавника, в изобилии валявшегося там и сям, развел сильный огонь. Вода испарялась, а соль оседала на дне. Она была горьковатой, но вполне годилась в пищу…
— Вот и вся механика, — закончил моторист. — Сначала мы добывали пресную воду, а теперь наоборот — соль.
Теперь у нас есть свой хлеб и соль.
ДОЖДИ, ДОЖДИ…
Вовремя запаслись провизией коперниовцы: на Латуме начался сезон дождей. Они шли с января по март. Но непогода в тропиках была совсем не такой, как, скажем, в родном Приморье. Там мелкий, нудный дождик не прекращается по нескольку суток, и даже когда он перестает, плотный облачный покров еще долго держит в плену солнце, и погода стоит сырая, холодная. Здесь же непродолжительные, но сильные, тяжелые ливни чередовались с одуряющей жарой и духотой.
Так и на Латуме. С утра проливался короткий мощный ливень, лужи становились по колено; где-то к полудню выходило солнце, и начиналась парная, а вечером набухшие, чернеющие облака снова надвигались на остров. Как только выпадала пауза между дождями, моряки, по предложению Игоря Васильевича, шли на берег. Еще в первые дни пребывания на острове доктор заприметил небольшую одинокую скалу у самой воды, очертаниями своими очень похожую на трехгранный обелиск.
— Чем не памятник нашему «Копернику»! — воскликнул Игорь Васильевич. — Надо только очистить ее от лишайника, отшлифовать, насколько это возможно, и написать имена погибших товарищей.
Вот так и трудились, пока очередной ливень не загонял их обратно в хижину. Чинили изрядно потрепанную одежду, плели корзины и циновки, изготовляли различную кухонную утварь, готовили пищу. Светлана Ивановна с помощью Тэн, которая вместе с братом почти ежедневно приходила в гости, научилась делать из кокосового молока масло и печь лепешки из плодов хлебного дерева.
По вечерам зажигали самодельную плошку и подолгу сидели вокруг нее, слушая истории из богатой приключениями жизни боцмана или пересказы интересных книг, прочитанных доктором. Оба рассказчика старались не только развлечь своих товарищей, но и сами отвлечься от тягостных дум о родственниках: у Аверьяныча воевал сын, а у Игоря Васильевича отец и мать остались в оккупированной врагом Белоруссии…
После окончания работ по дому Спартак уселся на циновку и начал что-то строгать перочинным ножом. Возле него на корточках сидели Бару и Тэн, они с любопытством следили за работой. Колесики катушки из-под ниток юнга сделал зубчатыми, как шестеренки, прикрепил резинку, закрутил ее с боков короткими палочками. Осторожно поставил свое изделие на пол, отпустил, и оно поползло, с легкостью вездехода преодолевая неровности пола. Юные островитяне зацокали языками от восторга.
— Что это? — спросил Бару.
— Танк, — ответил Спартак и, подумав, добавил: — Или трактор.
Он объяснил, как мог, назначение той и другой машины. Танк не произвел впечатления на Бару; наверное, потому, что он ни с одним знакомым предметом не мог сравнить его, а вот трактор, с помощью которого можно корчевать джунгли, пахать землю, восхитил его.
— У нас дома много тракторов, — сказал задумчиво Спартак, — но сейчас нам нужны танки!
Бару, как мог, объяснил, что и у них когда-нибудь будут тракторы:
— Один, два, три… Много!
— Конечно будут. А пока бери этот. Дарю.
Маленький туземец схватил игрушку, словно боясь, что его белый друг передумает. Сестра с завистью смотрела на него. Перехватив взгляд и поняв ее состояние, Светлана Рур протянула девочке фарфорового болванчика в виде китайчонка. Тэн была счастлива.
…Дожди кончились, но Спартак по-прежнему не выходил из хижины: его уложил на нары жестокий приступ малярии. Слег и Аверьяныч. Старый моряк пробовал шутить: «Ничего не попишешь, яс-с-сное море! Настала наша очередь!»
Именно в эти дни на Латуму прилетел наконец голландский самолет за лейтенантом ван дер Брюгге и его солдатами. Это был гидроаэроплан, и сел он на акватории лагуны. Все коперниковцы, за исключением больных, побежали на берег. Даже Ганин поднялся ради такого случая.
Раньше всех вернулся в гостиницу Володя Шелест. Он был явно огорчен, хотя изо всех сил старался это скрыть.
— Понимаете, — смущенно и даже почему-то виновато рассказывал он больным, — летчик сказал, что от нас могут взять только одного человека: аппарат-де перегружен… Думаю, он не врет. Решили отправить Ганина, вы же знаете: он немного не в себе… — Володя помолчал, потом обеспокоенно спросил: — Не обидитесь, что не вас?