Все чаще марсовый с фок-мачты стал покрикивать: «Фонтаны! Вижу китов!» Капитан, явившись на крики, вынимал из-за голенища подзорную трубу, раздвигал ее и, посмотрев в указанном направлении, молча удалялся в свою каюту, предварительно сплюнув в море: одиночные киты его не интересовали, ему нужно было стадо.
Такое стадо обнаружили в юго-восточной части океана, на траверзе атолла Пальмира. Десятки мирно пасущихся китов походили на архипелаг плавучих островков.
— Шлюпки на воду! — отрывисто скомандовал капитан, сразу утративший свою обычную флегматичность.
У Фабиана заколотилось сердце: наконец-то! Он опрометью кинулся к своей четвертой шлюпке и принялся помогать матросам вываливать ее за борт. Гарпунер Антти Нурдарен тоже был неузнаваем: он не шутил, как обычно, молчал и даже казался злым. Волосы он повязал синей косынкой, кисти рук обмотал полосками кожи, на шею повесил амулет. С трубкой, однако, и теперь не расстался.
Он сложил в шлюпку гарпуны и ружья и жестом велел гребцам садиться. Похоже, что он экономил слова для предстоящей охоты. Фабиан оттолкнулся от корабля багром, и шлюпка, часто ощетиниваясь веслами, двинулась к китам. Когда она сблизилась с ними примерно до кабельтова[26], гарпунер приложил палец к губам: «Дальше на цыпочках!» Лодка неслышно заскользила вперед, подбираясь все ближе к животным, которые, кстати, не обращали на нее ни малейшего внимания, а может, даже принимали за собрата.
Нурдарен выбрал самого большого кита. Левиафан был, судя по всему, не молод и многое испытал на своем веку и на своей шкуре. Она, его шкура, темно-коричневая местами была белесой от множества паразитов, полипов, возле дыхала виднелись шрамы — следы зубов косаток, а на правом боку — зарубцевавшаяся рана от неудачно нанесенного когда-то удара гарпуном.
Фабиан подумал, что старина Антти не случайно выбрал именно этого кита: ему, очевидно, было интересно сразиться с ветераном, упущенным в свое время китоловами, возможно, и самим Нурдареном.
Антти сделал знак гребцам сушить весла, вынул изо рта трубку, спрятал ее в карман и вознес над головой руку с тяжелым гарпуном. Все в шлюпке замерло. «Ха!» — яростно выдохнул Антти, и в ту же секунду гарпун, неся за собой крепкий просмоленный линь, вонзился в бок животного чуть повыше старой раны.
О, если бы кит был наделен даром речи, каким громовым голосом вскричал бы он: «За что, человек!» Но он не мог даже застонать… Он лишь содрогнулся всем своим громадным телом, выпустил из дыхала кровавей фонтан и, обезумев от боли, помчался неведомо куда.
— Трави линь! — обернувшись, гаркнул гарпунер.
Но подручный и без напоминания делал свое дело: линь разматывался с немыслимой быстротой и от трения о фальшборт даже дымился, так что приходилось поливать его водой. Шлюпка неслась, словно подняв невидимые паруса, то зарываясь носом в волны, то взмывая на гребнях. Фабиан и его товарищи сидели, вцепившись в банки и планширь[27].
— Далеко не уйдет, ха! — весело кричал стоящий на носу и осыпаемый дождем брызг Антти. Он снова был прежним — общительным и жизнерадостным, и в зубах его вновь красовалась трубка, похожая на большой вопросительный знак.
…Левиафан начинал уставать: линь, раньше натянутый как струна, все чаще давал слабину. Фабиан выбирал ее, наматывая на вьюшку. Шлюпка подтягивалась к слабеющему киту. Но еще не все силы покинули могучее тело, и огромный хвостище пушечно бил по воде, каждую минуту грозя обрушиться на шлюпку.
— Фабиан! Ружье!
Хук уже подымал ствол крупнокалиберного ружья на уровень глаз. При отдаче приклад больно ударил в плечо.
— Молодец! Еще разок, для верности.
Громыхнул второй выстрел, и возгласы ликования раздались в шлюпке. Все было кончено. Выждав на всякий случай несколько минут, китоловы подошли вплотную к своей добыче. Громаднейшая туша слегка покачивалась на воде. Кит был из семейства гладких и не тонул.
Фабиан во все глаза смотрел на мертвого кита, не веря, что люди, маленькие, жалкие человеки, сумели одолеть такого гиганта. Приблизившись к Хуку, сидевшему в раздумье, Антти потрепал его по плечу.
— С почином тебя, малыш! Хорошо стреляешь, ха! В следующий раз доверю гарпун. — Заглянув парню в глаза, он понимающе усмехнулся: — Что, жалко? — И не дождавшись ответа, ответил сам, раскуривая трубку: — Конечно жалко… У меня это тоже было поначалу. А потом я подумал: а жалею ли я рыбку, которую поймал на крючок и выпотрошил, а потом сварил и съел? Нет, черт меня побери! А кит — та же рыбина, только в тыщу раз больше… А сколько добра дает он человеку: и жир, и мясо, и ус, и амбра, и бардер[28]. Вот когда сможем без всего этого обходиться, тогда и перестанем убивать китов. А пока — увы…