— Господи, да за что?!
И тогда Мирослав Яновский тихо, словно про себя, но адресуясь к другу, вымолвил:
— Наверное, все это предназначалось мне. Месть за Аскольд…
Глава II
СУНДУК КАПИТАНА ХУКА
Сокровища Фабиана. — Встреча в таверне. — «Орел» расправляет крылья. — Учеба. — Китоловное общество. — Малыш и Антти снова вместе. — Нетихий Тихий океан. — «Где наша не пропадала!»
Потрясенный смертью жены и исчезновением сына, капитан Хук не стал даже смотреть, что из его имущества расхищено бандитами. Они забрали много ценных вещей, а то, что не взяли по каким-то причинам, было уничтожено. Этой участи избежал знаменитый сундук капитана, единственная память о родной Суоми.
Огромный, тяжеленный, красного дерева, обитый бронзой, он был сработан финским мастером Кенбергом в начале XIX века. Его темно-красные стенки украшало изящное литье, изображающее мифологические сцены из «Калевалы»[11]. Массивный потайной замок с секретом гарантировал сохранность содержимого.
«Мой сундук в огне не горит и в воде не тонет», — шутил Фабиан, и это было близко к истине: сундук однажды благополучно перенес пожар: мастер пропитал дерево особым негорючим составом, а меж красных досок уложил асбест.
Если бы хунхузам удалось вскрыть сундук, они были бы разочарованы: сокровищ — в их понимании — в нем не было. Лежали там, правда, деньги, но то была коллекция редких старинных монет из разных стран мира, где довелось побывать капитану. Привозил он из дальних странствий и почтовые марки, которые лежали в большом сафьяновом альбоме. Хранились в сундуке морские приборы, инструменты, некоторые занятные безделушки и амулеты. Но главным богатством сундука были бумаги — дневники, судовые журналы, морские карты и научные труды Фабиана Фридольфа Хука. Плавая по многим навигационно опасным зонам Тихого океана, капитан в каждом рейсе исправлял ошибки карт и вел глазомерную съемку. Он подробно описывал свой курс, метеорологические условия, течения, ветры и берега…
Когда наступала зима и прекращался китоловный промысел, капитан и его команда вытаскивали свою шхуну на берег бухты Сидеми, отдыхали и готовились к новому сезону.
По вечерам в семейном кругу Фабиан любил читать вслух, чаще любимую «Калевалу», а иногда — после настойчивых просьб сына — кое-что из своих воспоминаний. Особенно Сергуньке нравилось то место из дневника, где описывалось, как его отец стал моряком. Было это очень давно, в 1848 году, когда Фабиану Хуку шел еще только тринадцатый год.
…В портовой таверне под заманивающим названием «Бросим якорь?» — многолюдно, шумно, дымно. Здесь моряки — финские, шведские, русские и иных стран — отмечают свой приход или уход, здесь они нанимаются на работу, подписывая контракты на кабальных для себя условиях, и здесь же завивают горе веревочкой, пропивая только что полученный аванс. Слышны тосты на разных языках: «Скооль!», «Прозит!», «Ваше здоровье!»
В углу за большой дубовой бочкой, заменяющей столик, сидели двое — высокий костистый старик в шляпе с обвисшими полями и кожаной жилетке, накинутой прямо на голое тело, и мальчик, бедно, но чисто одетый. Старик время от времени отпивал из высокой оловянной кружки, стоящей перед ним, и задумчиво посматривал на своего юного соседа, который, уже устав плакать, остаточно всхлипывал, вытирая глаза рукавом куртки.
— Жаль, что ты не пьешь грога… Эй, нейти[12], еще кружку! Может все-таки выпьешь? Не хочешь? Жаль, жаль… Я бы тоже, может, плакал, если бы не грот. Очень помогает от слез и вообще всяких переживаний. — Он опять поднес кружку ко рту. — Скооль! Ну что поделаешь, не берут нас с тобой на флот. Тебе говорят, что ты молод, в мне — что стар. Только враки все это! Я и на руле еще могу стоять, и шкоты натягивать, и гарпун метну лучше иного молодого, ха! Вот по вантам лазать уже не мастак: кость у меня не гнется… Знаешь, как поется в старой матросской песне? «Был, как шпага, я тонок и гибок, а теперь будто лом проглотил». Ха! Это тебе по вантам карабкаться, на пертах[13] плясать. Самый возраст. Я пришел на флот таким же малышом, ничего, человеком стал. Так что зря тебя не берут… Эй, кто там? Тащи еще грогу, да побольше, чтоб я утонул, ха!
Рыжеватый мальчик в залатанной куртке, коротких штанах, полосатых чулках и деревянных сабо, улыбаясь сквозь слезы, смотрел на старого моряка. Белые лучики морщинок на темном, словно закопченном лице, длинные пряди седых волос из-под шляпы, медная серьга в ухе — свидетельство прохождения мыса Горн, белая борода, валиком окаймляющая длинное худое лицо, в крупных желтых зубах трубка, которая вынималась изо рта только когда ее хозяин вливал в себя очередную порцию грога и тотчас водворялась на место, — таков портрет китолова Антти Нурдарена, как он представился юному Фабиану Хуку при встрече в порту. Вместе они обошли не одно судно, предлагая свои услуги и везде встречая отказ — хорошо если равнодушный, а то и насмешливый. Устав и продрогнув, они, по предложению Антти, зашли в трактир «Бросим якорь?».