Юный туземец кивнул. Спартак подумал: «Во чудеса! Понимаем друг друга без переводчика. Сказать кому — не поверят!» И чтобы укрепить ниточку понимания, протянувшуюся между ними, начал расспрашивать своего спутника, как на языке зяго называются деревья, земля, небо — все, что видели глаза. Спартак повторял называемые ему слова, а Бару хохотал над его произношением.
— Ладно, ладно, смейся, — ворчал юнга. — А скажи-ка: море, остров, человек… Ну-ка!
Бару послушно повторял, и теперь уже была очередь Спартака смеяться.
Так они дошли до деревни. На окраине, на том самом месте, где ее оставили, стояла Тэн. Не говоря ни слова, она ухватила брата за палец и засеменила рядом.
По мере приближения к центру деревни становились слышнее рокотание барабанов и резкий визг пищалок. Бару указал в этом направлении рукой и что-то сказал Спартаку. «На праздник зовет», — сообразил юнга. Конечно, интересно было бы посмотреть, но ведь его ждут — беспокоятся товарищи, больной братан. Бару снова сделал приглашающий жест. Неудобно было Малявину отказывать новому другу, тем более что тот водил его к голландцам, хотя ему наверняка не хотелось идти туда…
— Ладно, пойдем. Только на минутку.
Островитянин радостно заулыбался и сказал что-то Тэн, которая тоже просияла. Она вообще не сводила глаз с белого мальчика.
На поляне, у хижины вождя, сидело на земле, образовав круг, все племя. Островитяне ярко раскрашены и празднично одеты, если можно так сказать о наряде туземцев: разноцветные перья в волосах, бусы из кораллов и ракушек, на руках и ногах травяные браслеты, за которые заткнуты свежие цветы.
В центре круга мужчины — одни в жутких громадных масках, другие без масок, с копьями — исполняли какую-то воинственную пляску. Изображалась, наверное, борьба людей со злыми духами.
Появление Спартака в сопровождении ребят было встречено приветственным гулом. Вождь племени, толстый старик, весь покрытый татуировками, усадил юнгу на самое почетное место — между собой и жрецом.
Танец, который длился долго и был довольно однообразным, не очень понравился Спартаку, но он по окончании его вежливо похлопал в ладоши, чем, кстати, немало поразил островитян. А вот следующий номер его заинтересовал, это было необычное представление.
В круг вошли пятеро мужчин и одна женщина. Все они были вымазаны с ног до головы белой краской. Барабан загрохотал быстро и тревожно, высокие звуки дудок стали напоминать вой ветра. Шестеро артистов повалились на траву и застыли в живописных позах, изобразив не то спящих, не то мертвых. В круг вбежал еще один туземец, этот был в своем обычном обличье. Он увидел лежащих, обернулся назад, помахал кому-то. Появилось еще несколько человек. Они опустились на одно колено, как в каноэ, и, гребя воображаемым веслом, «поплыли» к тем шестерым…
Спартак начинал понимать: показывалась история спасения коперниковцев. Он увидел то, чего не мог видеть раньше: как их неуправляемую шлюпку ветром вынесло на рифы, как застряла она между двух валунов, как подошли на своих каноэ островитяне, которые перевезли моряков на берег.
Спартак смотрел пантомиму не отрываясь и даже не замечал, как менялось выражение его лица: он то хмурился, то улыбался, а то и прости открывал в изумлении рот. Очень здорово было все показано, как в на стоящем театре!
Когда представление окончилось, он долго аплодировал. Бару и Тэн, подражая ему, тоже хлопали в ладоши. Праздник еще продолжался, но юнга ушел. Он спешил к своим.
ХЛЕБ ДА СОЛЬ
Откинулась циновка, прикрывающая вход, и вошли два туземца с корзиной. Принесли еду: жареную рыбу, плоды хлебного дерева, убикаю[136] и несколько кокосовых орехов. Коперниковцы поблагодарили островитян и сели обедать. Только доктор почему-то не спешил присоединиться к товарищам. Он задумчиво мерил шагами хижину.
— Игорь Васильевич, что же вы?.. — позвал его Спартак. — Садитесь с нами.
Доктор подошел.
— А не кажется ли вам, друзья, что мы… гм… стали в некотором роде нахлебниками?
Все недоуменно воззрились на него.
— Да, да, нахлебниками жителей деревни, которым и без нас живется не очень сытно. Считаю, что мы достаточно окрепли и должны сами добывать, как говорится, хлеб насущный. К больным, разумеется, это не относится…
Володя Шелест приподнялся на локте.
— Что до меня, то я здоров и готов выполнять любую работу. Ну честное комсомольское, Игорь Васильевич, я отлично себя чувствую!