Побывали финны в гостях и у русских, в основном переселенцев из Забайкалья, первыми, пришедшими — одни добровольно, другие принудительно — в Уссурийский край. Приходили, как правило, бедные, потому что богатый казак, которому выпадал переселенческий жребий, нанимал вместо себя какого-нибудь голодранца. Вот почему и в казачьих станицах, вопреки распространявшимся легендам об их достатке, царили нужда, недоед, болезни…
Все больше прозревали колонисты, ослепленные вначале красотами и девственной нетронутостью здешних мест, все отчетливее понимали, что этот благодатный край — далеко не рай. Тысячу раз был прав лесоруб Виролайнен, когда говорил об этом еще в Финляндии. Однако надо было как-то устраиваться, жить…
Аборигены, сначала относившиеся к иноземцам с недоверием и опаской, вскоре убедились в добрых намерениях поселенцев, подружились с ними, многому их научили, например, шить гулами, дыроватки, олочи и прочую лопотину[62], ловить лосося мордами, устраивать сидьбу и лабазы[63], ладить ульмаги и гольдячки[64] и многим другим таежным наукам и премудростям.
Когда комаров и мошку сменили «белые мухи», поселок в основном был построен. Все колонисты, за исключением капитана Хука, переселились в свои дома, еще пахнувшие смолой, и в небо потянулись мирные дымки. Зимой занимались охотой и подледным ловом рыбы, весной приступили к расчистке леса под огороды.
Наиболее состоятельные финны и шведы вскоре перебрались в молодой, но быстро развивающийся Владивосток, стали там кто купцами, кто владельцами небольших фабрик и мастерских. Капитан Хук поступил на службу к своему соотечественнику Отто Линдгольму, став шкипером принадлежавшей ему тихоходной яхты «Морская корова», которая совершала рейсы в каботаже. Через несколько лет Фабиан перебрался на жительство в западную часть залива Петра Великого, в бухту Сидеми, где позже поселился и его друг Мирослав Яновский.
К этому времени Хук оставил уже службу у Линдгольма. Взяв ссуду в коммерческом банке, одолжившись у друзей, он купил шхуну «Анна» и вернулся к любимому ремеслу китолова. Он был одним из первых на русском Дальнем Востоке профессиональных охотников на китов. Капитан Хук называл себя вольным шкипером, и это было верно во всех отношениях[65].
Тогда же капитан женился. Его избранницей стала простая русская женщина Анна Николаевна, дочь отставного солдата, одного из тех сорока рядовых 4-го линейного батальона, что положили начало военному посту Владивосток. Когда родился сын, его назвали в честь русского деда Сергеем.
Как и всякий моряк, Фабиан Хук редко бывал дома и почти не замечал, как вырастал сын. Пришел из одного рейса — тот начал ходить, вернулся из другого — Сергунька уже лепетал слова, с трудом строя из них неуклюжие смешные фразы; а вот уже он, запыхавшийся, краснощекий, с сияющими глазами, вбегает в дом и хвастается, что «словил во-о-от такого хариуса, но только он сорвался».
Лучшими днями в жизни Сергуньки были те, когда отец отдыхал между рейсами. Мальчик любил усаживаться на корточки возле Фабиана, курившего трубку в кресле-качалке, терся щекой об отцов рукав и, заглядывая снизу в его глаза, просил:
— Пап, а пап! Давай нырнем в твой сундук, а?
Так у них называлось совместное разглядывание богатого содержимого сундука: коллекций марок, монет, морских карт и книг. Иногда Фабиан прочитывал сыну кое-что из своих дневников, которые вел всю жизнь.
Грамоте Сергуньку отец учил не по азбуке, которую достать было негде, а по сказкам Пушкина, многие из которых он знал наизусть. Однажды после прочтения сказки о царе Салтане мальчик сказал:
— А почему царь женился на третьей девице? Ведь она ничего не умеет! «Я б для батюшки-царя родила богатыря!» Эка невидаль! Детей же в капусте находят, сам говорил… А вот другие девицы — молодцы: одна может пир приготовить на весь мир, другая полотна наткать видимо-невидимо! На них бы и женился, польза была б…
Фабиан от души посмеялся, а потом подумал, что эти детские рассуждения не так уж и наивны: мальчик видит, как трудятся женщины на хуторе Усть-Сидеми. Жены Яновского и Хука, хотя и считались барынями, в действительности таковыми не были, вместе с прислугой занимались стиркой, готовкой, уборкой и прочим повседневным и тяжким бабьим трудом.
А сыну он объяснил так:
— Царь выбрал третью девицу именно потому, что она ничего делать не умела и, значит, годилась в царицы. Цари — только по секрету! — большие бездельники!
Любимым чтением самого Фабиана была «Калевала». С благоговением извлекал он все из того же сундука увесистый фолиант, рукавом смахивал несуществующую пыль, отстегивал бронзовые застежки, и начиналось громкое торжественное чтение, во время которого нельзя было — Анна Николаевна и Сергунька знали это — даже пошелохнуться.
Сергуньке не все понятно:
— Что такое Карьяла?
— Карьяла, или, по-русски, Карелия — родину наших предков.
— А кто такой Укко?
— Ну, это такой сказочный бог, бог неба, грома и молнии. Древние финны очень почитали его, считали своим защитником…
— А нас он защитит от хунхузов?
Слово «хунхуз» было известно финским колонистам едва ли не с первого дня пребывания в Приморской области. Об этих разбойниках ходили страшные слухи: и убивают-де они, и грабят, и людей похищают, и целые деревни облагают данью. Особенно их боялись тазы, местные корейцы и китайцы. Но год шел за годом, хунхузы не появлялись в бухте Гайдамак, и поселенцы стали относиться к ним как к мифическим существам, сказочным разбойникам, или, как говорится в «Калевале», «мужам со злою мыслью». Но в 1868 году, изгнанные с острова Аскольд на материк, они объявились в бухте Гайдамак, разграбили и уничтожили поселок колонистов. Капитан Хук был в это время в рейсе, но последствия бандитского нападения видел, они были ужасны…
— Нет, сынок, мы сами должны себя защищать. На Бога, говорят, надейся, а сам не плошай! — Фабиан потрепал сына за золотистые вихры. — Но ты не бойся, сынок, в Усть-Сидеми хунхузы не придут…
Они пришли. Мстить за Аскольд.
Глава VI
ОСТРОВ АСКОЛЬД
(окончание)
Восхождение на Пуговку. — Как измерить высоту сопки. — «Лу-деу». — Бой с сивучами. — Приезд Фабиана и Сергуньки. — День платежа. — Изгнание «родственников».
Управляющий приисками Аскольда Мирослав Яновский, как только выпадал свободный от службы день, гулял в сопровождении сына по острову. Гулял, впрочем, не то слово — трудился, изучая географию и геологию Аскольда, исследуя флору и фауну; это была как бы вторая его работа, проделываемая с неменьшим тщанием, чем первая, но совершенно бескорыстно.
В один из нечастых здесь погожих июньских дней Яновские вновь готовились к очередной вылазке. Андрейка быстро уложил свою котомку, которая получилась довольно тощей, прихватил лопатку — так, на всякий случай… Сборы Мирослава затягивались, и мальчик нетерпеливо топтался возле него. Сачок, бинокль, ботанизирка, морилка, планшет были постоянными спутниками отца, но для чего он берет с собой барометр, геологический молоток, ручной лот?..
— Все еще надеешься найти клад? — Яновский-старший кивнул на лопатку и подмигнул.
62
Лопотина — одежда; гулами — охотничье пальто особого покроя из шкуры дикой козы; дыроватки — рукавицы; олочи — обувь.
65
Вольными штурманами в середине XIX века называли выпускников училищ торгового мореплавания. В более широком смысле «вольный штурман» или «шкипер» означало: не состоящий на государственной или военной службе.