Впрочем, наверное, у всех собравшихся вокруг костра стояла перед глазами картина, кошмар которой не сравнится и с самым жутким сном. А ведь начало дня не предвещало ничего дурного.
…Было солнечно и ветрено; ярко-синий Амурский залив улыбался белой кипенью, возникающей семо и овамо на верхушках волн. «Анна» шла фордевинд[10], буксируя в бухту Сидеми добытого час назад довольно крупного гладкого кита. Из-под форштевня шхуны веером летели брызги, в которых искрилась многоцветьем радуга.
При особенно крупной волне, разбиваемой шхуной, брызги долетали до мостика, где стояли, оживленно беседуя, Фабиан Хук и Мирослав Яновский. Андрейка с интересом следил за работой рулевого матроса, уверенно державшего сильными руками огромный спаренный штурвал.
Капитан, уже скинувший робу китолова и облачившийся в парадную форму, попыхивал коротенькой трубочкой и весело щурился на солнце. Он был в прекрасном расположении духа: позади была трудная, но удачная охота на морского исполина, впереди — встреча с семьей.
Вообще-то Фабиан терпеть не мог на своем судне посторонних, а на промысле — тем паче. Но для друга и его сына, давно уже просивших показать, «как ловят китов», нынче было сделано исключение. Во время охоты было некогда рассказывать и давать объяснения, и капитан делал это сейчас.
— …Обычно наши китоловы стараются брать кашалотов и гладких китов, потому что они, в отличие от полосатиков, не тонут. Эти после убоя идут на дно, что делает невозможным их обработку на плаву. У меня, как вы знаете, Мирослав, есть береговая база, так что мне все равно, на кого охотиться. Сегодня взяли гладкого кита — хорошо, завтра возьмем полосатика — тоже неплохо…
— А все ж таки кашалот лучше! — неожиданно подал голос рулевой и тут же испуганно замолк.
Хук нахмурился: матросу, стоящему на руле, непозволительно отвлекаться, а тем более — встревать в разговор, перебивать капитана, но при гостях не стал распекать подчиненного.
— А почему кашалот лучше? — заинтересованно спросил Яновский друга.
— Когда удается его добыть, все мои ребята как с ума сходят, кидаются наперегонки потрошить тушу в надежде найти амбру…
— Амбра? А что это такое?
— О, тот, кто найдет амбру, станет богатым человеком! Дело в том, что это вещество считается лучшим закрепителем духов, и парфюмеры дают за него большие деньги. Правильное его название — амбергрис, что означает: серый янтарь. Еще задолго до китоловного промысла люди, находя в море и на берегу куски серого вещества со своеобразным запахом, считали его минеральным веществом, как янтарь. Позже выяснилось, что оно животного происхождения, точнее, образуется во внутренностях кита, а еще точнее — кашалота. Он, видите ли, питается в основном головоногими моллюсками — осьминогами и каракатицами. Те, попав в желудок кита, своими острыми клювами вызывают раздражение и потому обволакиваются воскообразной массой. Потом организм животного освобождается от нее, и она долго носится по волнам, пока не прибьет ее к берегу. Моряки называют амбру «плавающим золотом». Вес ее бывает различным — от фунта до тридцати пудов, и платят за нее золотом едва ли не один к одному… Вот так, дорогой Мирослав, — закончил с улыбкой капитан Хук, — воистину: не все то золото, что блестит…
За дружеской беседой незаметно летело время. Шхуна «Анна» была уже на траверзе мыса Ломоносова.
— Скоро будем дома. — Капитан снял с груди бинокль и протянул Яновскому. — Посмотрите, какая красота!
Мирослав прильнул к окулярам — берег приблизился. Да, капитан Хук прав! Уже не первый год Яновский любуется — вблизи и вдали, с моря и берега — ландшафтами Приморской области и в особенности Южно-Уссурийского края, а привыкнуть к экзотической красоте здешних мест не может. Она завораживает, манит к себе, обещает удивительные приключения, увлекательные поиски, уникальные находки…
Вот и бухта Сидеми, которую избрал местом жительства сначала капитан Хук, а несколько позже и Мирослав Яновский. Круглая, уютная, с далеко выступающими с боков мысами, она словно заключает в объятия мореходов, зовет их, усталых, отдохнуть.
Сразу от берега с великолепным пляжем начинаются сопки. В них нет дикости, угловатой хаотичности, изломанности многих горных стран. Приморские сопки не высокие — пологие, нежно-округлые, в них редко увидишь скалистые обнажения, каменистые осыпи, они не мертвые — живые: с севера их склоны прикрыты темно-синими одеялами лесов, с юга — зелеными попонами трав. Это ближние сопки. А дальние — голубые. Бесконечной чередой, переливаясь одна в другую, они, как морские волны, уходят за окоем. Да это и есть море, лесное море — шу-хай, как говорят китайцы, тайга, как говорят русские…
— Прекрасные места, — согласился Мирослав, отдавая бинокль капитану. — Жаль, что безлюдные. Такие богатства пропадают втуне! Только у нас, в Посьетском участке, более восьмисот сосудистых растений, а среди них — тис, заманиха, диморфант, орех маньчжурский, сохранившиеся еще с третичного периода. А женьшень, кишмиш, виноград, лимонник! А кедр, бархат амурский, пихта! Фауна также вне всяких сравнений: тигр, леопард, гималайский медведь, косуля, кабан, пятнистый олень… Господи, да разве все перечтешь! Да-с, богатства, пропадающие втуне. Но я уверен, придет время, и люди поселятся здесь, освоят этот край, заставят море и тайгу — в разумных, конечно, пределах — работать на себя. И может, нас, первых, помянут, как писал Тарас Шевченко, «незлым тихим словом»! Как вы думаете, капитан, помянут?
Фабиан Хук не отвечал, озабоченно обшаривая биноклем пустынный берег, его очень удивляла и беспокоила эта пустынность: ведь обычно только «Анна» становилась различимой в морской дымке, как все хуторяне спешили на берег встречать китоловов. Капитана всегда забавляла та последовательность, с какой они появлялись на пляже: первыми были собаки Шарик и Белка; оглашая окрестности заливистым лаем, они прыгали у самой кромки прибоя; следом с радостными криками бежали ребятишки — десятилетний сын капитана Хука Сергунька и его товарищи, дети подсобных рабочих; потом появлялись взрослые; заслонясь от солнца ладонями, они всматривались в шхуну, стараясь определить, с добычей возвращаются китоловы или «с пустышкой». Последней из дома выходила жена капитана Анна Николаевна: вечно занятая по хозяйству, она не отходила далеко от усадьбы, стояла у ворот — единственных в своем роде, сооруженных Фабианом из китовых ребер, — и, сложив руки по-крестьянски под фартуком, молча ждала мужа…
Нынче же картина была иной: берег оставался безлюдным и безмолвным, только чайки при виде китовой туши, буксируемой «Анной», возбужденно гомонили и бесновались в воздухе, предвкушая поживу.
Капитан Хук, подавляя растущую тревогу, успокаивал себя тем, что шхуна еще не видна хуторянам, что вот сейчас, через минуту-две, ее наконец увидят и все пойдет как всегда…
Китолов обманывал себя: шхуна уже вошла в бухту Сидеми, уже без бинокля были отлично видны дом капитана, хозяйственные постройки, лодки, вытащенные на песок, но на берегу по-прежнему не было ни души.
Мирослав, Андрейка и матросы тоже заметили неладное и сейчас обменивались тревожными взглядами, не решаясь высказывать свои предположения. Разделяя тревогу Фабиана Хука, Яновские с беспокойством думали и о своем доме; он, правда, отсюда — не виден, находится на западной стороне бухты, за мыском, но может быть, и там что-то случилось, ведь было же в прошлом году нашествие на Славянский полуостров красных волков…
Напряженное тягостное молчание на мостике нарушил, опять презрев судовую дисциплину, рулевой матрос, меднобородый Игнат. Откашлявшись, он неуверенно сказал-спросил:
— Може, в тайгу подались… По грибы чи ягоды…
— Бот на воду! — выкрикнул капитан и первым бросился выполнять свое распоряжение.
Быстрее — чайки полетела шлюпка к пляжу. Не дожидаясь, пока под ее килем зашуршит песчаное дно, Фабиан выпрыгнул и по пояс в воде устремился на берег.