Яновский в смущении подергал себя за бороду.
— Мм… было что-то в этом роде… Появилось вдруг такое, знаете, мальчишечье желание оставить на земле память о себе…
— Да вы и так ее оставили делами своими! Действительно, мальчишество… Ведь это «Я» только птицы смогут увидеть!
— Ничего, когда-нибудь и люди увидят.
— Вы что же, думаете, что мы научимся летать?
— Мы с вами, наверное, нет, а вот Андрейка и Сережа или их дети — наши внуки — обязательно!
Друзья помолчали. Капитан Хук раскуривал трубку, потухшую во время разговора. Пыхнув несколько раз ароматным дымком, он первым нарушил молчание:
— О сыщиках мы давеча говорили… Вчера я встретил Чжан Сюаня, он рассказал, что в тайге нашли останки двух человек. Один — неизвестный искатель женьшеня — убит выстрелами в спину, а другой растерзан тигром. Высказано предположение, что этот второй — хунхуз Ван Ювэй…
— Вот как? Ну что ж, я ведь говорил: бог шельму метит. Его наказала сама тайга…
Прошло сто лет…
Вертолет пожарной охраны совершал дежурный рейс над тайгой. Пестрядинный ковер осеннего леса без конца и без края расстилался под винтокрылой машиной. Вертолетчики внимательно и озабоченно рассматривали его: в такую сушь глаз да глаз за тайгой нужен!
Вдруг один пилот тронул другого за рукав:
— Глянь, Сергеич, вон там, слева, кедровник здорово на букву «Я» похож!
— Это у тебя фантазия разыгралась…
— Да ты посмотри сам!
— Вообще-то… есть сходство… Природа и не на такие штуки способна… Ладно, не отвлекайся! Сейчас осмотрим еще один квадрат…
Вертолет, переходя в новый район, прошелся над плантациями совхоза «Женьшень». Из края в край поле исполосовано длинными рядами деревянных щитов. Это притенительные каркасы, закрывающие грядки, на которых растет самое дорогое на свете растение — корень жизни. Молодые и пока еще слабые, они произошли от своих таежных предков, может быть, тех, что выросли из ягод, посаженных безвестным корневщиком, политых его потом и кровью.
Кто знает…
ЮНГУ ЗВАЛИ СПАРТАК
ФОРМА «РАЗ»
Пришла зима, бесснежная, ветродуйная владивостокская зима. По улицам, как по трубам, со свистом помчались пронизывающие ветры, сдувая остатки снега, выпавшего еще в начале ноября, полируя поземкой лед в Амурском заливе, нагоняя тоску в душу.
И так день за днем. Но иногда что-то не ладилось в небесной механике, что-то там такое ломалось: ветер умирал, небо набухало сырой ватой и начинал валить снег. Такое бывало, может, раз за зиму, но зато за два-три дня городу выдавался весь положенный по зимней норме снег. Тогда Владивосток брал лопату и начинал откапывать себя. Для взрослых это было хлопотное время, для детей веселое: они возводили снежные крепости и пулялись снежками, делали снеговиков и катались на санках.
…Стоял декабрь, но Спартаку Малявину, вся одежда которого состояла из трусов и белого чехла от бескозырки, было очень жарко. Он был бы не прочь очутиться сейчас хоть на полчаса в родном городе, где вовсю ярится зима, зачерпнуть горсть пушистого снега, лизнуть его языком… Но далеко он был от Владивостока, за тысячи миль, а точнее, в Макасарском проливе, разделяющем острова Борнео и Целебес[110], совсем недалеко от экватора.
Спартак стоял на юте[111] парохода «Коперник» и задумчиво смотрел на искрящуюся и пенистую дорожку, что оставалась за кормой. «Коперник» совершал рейс Владивосток — Сурабая и был уже близок к порту назначения. А что касается самого Спартака, то по его скучающей позе можно было предположить, что он пассажир на этом пароходе. Однако в судовой роли[112]про него сказано вполне определенно…
— Юнга Малявин! — это крикнул, высунувшись из сходного люка, боцман. — Ты где прохлаждаешься, яс-с-сное море! Живо на мостик!
«Прохлаждаешься! — мысленно передразнил его Спартак. — На такой-то жаре! Ну и сказанул Аверьяныч!»
Боцманом на «Копернике» служил тот самый Иван Аверьяныч Скурко, который совсем еще недавно учил Малявина в числе других портовых мальчишек на ускоренных курсах юнг. Вообще многих старых знакомых встретил Спартак на этом пароходе, и в этом не было ничего удивительного, ведь во Владивостоке каждый пятый — моряк. Бывшая старшая пионервожатая из лагеря на Океанской Светлана Ивановна Рур стала радисткой, белобрысый Витька Ганин, знакомый с Первой Речки, — матросом, а самое главное, на «Копернике» работал мотористом сосед по дому Володя Шелест. Именно он и помог устроиться на судно своему младшему другу. Сирота Спартак Малявин называл его братаном.
Аверьяныч при встрече на пароходе почему-то сделал вид, что не узнает Малявина, хотя тот был его любимым учеником.
— Курсы, говоришь, закончил? Ну, посмотрим, чему тебя там научили. Скидок на малолетство не жди, я «дракон»[113] еще тот!
А белобрысый Витька, когда Спартак впервые вошел в матросский кубрик, где ему предстояло жить, обрадованно воскликнул:
— Малявка, здорово! К нам? Ученичком небось, хе-хе!
— А сам-то ты кто?
— А я, брат, матрос! Хоть и без класса пока…
— Когда это ты успел?
Витька сделал таинственный жест: мол, не проболтаемся.
Тяжелым был этот рейс. Был — потому что сейчас он уже заканчивался, и моряки считали дни, оставшиеся до прихода в индонезийский порт Сурабаю. Вообще, как только началась война, плавать стало очень трудно. Если раньше многие дальневосточные суда работали чаще всего в каботаже — ходили в хорошо знакомых районах нашего побережья, то теперь им пришлось осваивать новые районы плавания. Капитаны повели суда к берегам Америки и Канады, Новой Зеландии и Австралии, Индии и Цейлона. Там, в дальних странах, советские моряки принимали на свой борт разные важные грузы, необходимые для фронта и тыла — для нашей победы, и, рискуя каждый день своей жизнью, доставляли их в родные порты.
Казалось бы, какой риск, ведь война шла далеко на западе? Но и здесь, на востоке, была опасная обстановка. Незадолго до выхода «Коперника» в море стало известно, что Япония напала на Перл-Харбор и другие военные базы США и Англии. И хотя между нашей страной и Японией сохранялся нейтралитет, от моряков требовались бдительность и осторожность. Вот почему суда ночью шли без огней, в тумане — без гудков, вот почему на мирных торговых судах устанавливались орудия и пулеметы, возле которых моряки несли постоянную боевую вахту.
Первый японский самолет Спартак увидел, когда «Коперник», пройдя Японское море, вошел в Западный проход Корейского пролива и с левого борта в туманной дымке обозначились берега одного из островов архипелага Цусима. Это было историческое, священное для всех русских моряков место гибели эскадры адмирала Рожественского.
Все моряки, свободные от вахт, столпились у борта, вглядываясь в зеленоватую пучину, словно надеясь увидеть там затонувшие корабли и останки героев, погибших, но не спустивших андреевского флага перед врагом. Надо было бы по давнему обычаю положить живые цветы на воду, но где их возьмешь зимой. Девушки — радистка, буфетчица и дневальная — положили искусственные. А первый помощник капитана тихо промолвил:
— Спите спокойно, русские воины. Родина помнит вас…
Он хотел еще что-то сказать, но раздался возглас вахтенного матроса:
— С оста идет самолет! Курс — на судно!
— Боевая тревога! — скомандовал капитан. Моряки разбежались по своим местам. Боевые расчеты стали к пулеметам и орудию.