Покой на паханой земле,
Проехала телега тряско,
Звезд позолоченная связка
Уж проглянула в сизой мгле,
Огонь зажегся на селе.
Легкий ветер
Покраснела за сараем бузина,
Легкий ветер на пригорке пролетел.
Сыплет солнце из зенита сотни стрел,
И лощина незабудками полна.
По нагорью раскричалися грачи,
Знать, готовятся к отлету за моря.
Сушит рожь теперь спожинками заря,
В роднике же всё колышутся ключи.
Родник
Родник не иссякнет под горкой крутой,
И нет холодней той подземной воды.
Как вьются стрекозы веселой гурьбой,
Над самой струею кружат чередой,
Между купырей и травы-лебеды.
А речка в низине, в кустах осока,
И птицы снуют, все одни кулики,
И кличут подруг с золотого песка,
И впадин речных темнота глубока,
К воде наклонились купав лепестки.
Полденная дрема вступает в права,
Русалка на тине плеснула хвостом,
И, может, от щуки вскипела трава,
И в омут на дно прокатилась молва,
И бучень забукал под низким кустом.
Бабье лето
Перепутывает ветки паутина
Белым, тонким, шелковистым волокном.
В тяжких гроздьях наклонилася рябина,
Закраснелась над поломанным плетнем.
Нитью зацепились тонкие шерстинки,
Обмотали колья, виснут по бокам,
Протянулись к мосту до кривой лозинки,
Просияли в небе и застыли там.
День сухой и звонкий с эхом голосистым,
Грач ли гаркнет в поле, слышно за версту.
Ворон пролетает, и крыло со свистом
Редким взмахом режет купол-высоту.
* * *
Заянтарел кустарник мелкий,
И липа уронила лист.
В лесу лишь тетерев, да белка,
Да стай синичьих тонкий свист.
Сквозь маковки вершин зеленых
Светлеет просинь, и на ней
Зардели огненные клены
Червонным полымем ветвей.
Здесь осень гостьей неминучей
Пришла, как скорбная жена,
И стелет из листвы зыбучей
Постель для векового сна.
Золотые будни
Уж осени дыханьем золотистым
Овеяны леса.
Сквозит уже в отроге темнолистом
Янтарная краса.
Звончей, слышней, просторней в поле сжатом,
Пустынном и нагом.
Лишь заяц, проскакав, мелькнет за скатом
Да грач свистит крылом.
За выгоном
За выгоном набиты колья,
Воронам есть где отдохнуть.
Осыпал дождь полей приволья,
Осенний мокнет в лужах путь.
Но клен сияет красотою,
Он в листьях золотых резных.
Цветет татарник над межою,
Поэт слагает новый стих
И внемлет голосу пустыни
И кличу серых журавлей.
Как сердце трепетно! В низине
Бежит без устали ручей.
II. Деревня
Спозаранок
Еще сизый туман над лугами,
А от солнца по хвое лучи,
Вот и встало оно над лесами,
Взгомонились по небу грачи.
От скирдов протянулися тени,
Поутру оживает гумно,
Пред трудом преклоню я колени,
Полюбил я работу давно.
Начинается день перепалкой,
Каждый с делом рабочим спешит.
Уж проснулись крикливые галки,
Облака поднялися в зенит.
В поле ржанище все опустело,
И кладушки легли на воза,
Хорошо ты, мужицкое дело,
Хороша и небес бирюза.
Пашня
Гром прогремел стороною, лягушки в пруду раскричались.
Крупный, как белый горох, дождь застучал по траве.
Дальний порядок села занавесился частою сеткой.
Миг – и ушло на поля облако дымом седым.
Снова разведрился день, и сверкает зеленой щетиной
С красною былкой в корню озимей пестрый ковер.
«Быть урожаю, – решили тогда же в беседе на бревнах
В голос один мужики, – время с сохой поспешить».
Утром, чуть-чуть жаворонок запел над полынной межою
И, трепыхаясь, в зенит выше и выше пошел,
Поле пестрело народом: шагая прямой бороздою,
Пахарь за лошадью шел, звякал палицей в сошник.
Рядом, лукошко с овсом перекинув на ленте суровой,
Сеятель в землю бросал горстью наотмашь зерно,
Возле телег молчаливо собаки дремали и лаем
Не нарушали почин важного сельского дня.
Только грачи, из ночевки с церковных берез подымаясь,
Каркали в небе пустом, после за пахарем шли.
Следом за ними стрижи прилетели, и долго их стая,
Воздух пронзая крылом, реяла на вышине, —
Знать, и они захотели почтить земледельца работу,
Ревностный пахаря труд, дело святое земли.
Спожинки
Шумно ликует в ристалище неба крылатая стая
Птицы осенней: грачей, галок и с ними ворон.
Слышится свист от гульбища, как будто бы буря проходит,
День же с утра золотой, бабьего лета пора.
В поле снопа не осталось, блестит на меже паутина,
Через пустой косогор лентой дорога лежит.
Стылый дымок над овином синеет; село на ладони;
Видно, какие дела будний заполнили день:
Бабка Аганя пестом обдирает сушеное просо
И на веретье потом сыплет из ступки крупу;
Митрий Алешин повез умолот на Большую Водянку,
В горку коню подсобив, он ухватился за гуж;
А на гумне всей семьею молотит Степан оржаное,
Сам, да жена, да мальцов пятеро, спорых к труду,
Только мелькают тяпицы, в черед ударяя о землю.
Даже трехлеток – и тот хочет за всеми поспеть, —
Цеп ему сделал отец для забавы по росту и в меру,
Им он поодаль стучит, бьет в колосок по зерну.
Хлеб
Хлебы испечь норовя, приступила с обычной сноровкой
Дарья-хозяйка, – она делала это вот так:
В погребе гущу квасную ковшом зачерпнула до края,
С теплой смешавши водой в липовой емкой квашне;
Две плоскодонные чашки с мукой опрокинула следом,
После, мутовкой взболтнув, к печке поставила греть,
Чтобы в тепле этой ночью повыше поднялась опара
И без закала был хлеб, с крупной и пышной ноздрей.
Сверху тряпицей покрыла и, фартук свой сняв, подвязала, —
Чуть ли не баба теперь стала по виду квашня.
Утром, тряпицу загнув, увидала хозяйка: недаром
Слышно ей было сквозь сон, точно ворчал домовой,
Дулся впотьмах пузырями и лопался с жалобным писком, —
Это гуляло всю ночь тесто и липло к бокам
Плотно закрытой квашни, а теперь все опало, как надо,
След показавши густой более чем на вершок.
«Тесто укисло», – решила хозяйка и всыпала соли,
Бросив две горсти, затем долго мешала рукой,
Голой до локтя, все время муку подсыпая. Как только
Ком загустел, кулаком Дарья ударила вниз,
Дно не достала, а тесто от пальцев тянулось, как лента,
В пленке пузырчатой сплошь, словно в стоячих глазах.
Горстью комок оторвав, разваляла по чашкам с мукою
Дарья, подбросила вверх полные чашки не раз,
Даже, примету блюдя, широко покрутила рукою;
На печь поставила в ряд чашки, чтоб тесто взялось.
Стали хлеба подыматься; тут печку она затопила;
Красным лизнул языком черные сучья огонь;
Коркой с полена скоробясь, тогда береста затрещала,
И разгорелся костер. Баба не раз и не два
Тесто по чашкам до печки ходила проведать. Все выше
Ком вылезал из краев; Дарья сказала себе:
«Хлебы дошли!» – и, руку снабдив полновесным оружьем
Кухонных дел, кочергой, весь свой истоп загребла,
Угли, как кудри в ряду, по краям от заслонки ровняя.
Дальше, схватив помело, точно на миг обратясь
Ведьмой, всю золу смела без остатку веником мокрым,
Чтоб уголек не пристал к корке исподней и зря
Он не попортил красы пропеченного хлеба, – ведь этим
Много гордится подчас баба, хозяйка-жена.
Под приготовив на славу и бросив метлу на полати,
Дарья с лопатой теперь стала справляться: раз, раз!
И опрокинула чашку; и тесто в муке отвалилось,
Пышность свою сохранив, – хлеб испечется неплох.
Все посовавши, тут скутала печку хозяйка, заслонку
Плотно прикрыла к челу, вьюшки, блинок за блинком,
дружку на дружку поклала и сбила задвижку.
Запахла духом печеным изба. Время свое просидят
Хлебы и легкими станут, с подсушенной нижнею коркой,
Так что руки не обжечь, если стряпню вынимать.
Твердую корку хозяйка, как хлебы брала, прищелкнула,
В чашки рассунула все жареным исподом вверх.
А поостынут лишь, Дарья ножом каравай перекрестит,
Тесно под груди прижмет, срежет горбушку в длину;
И, коль случишься тут быть, обернется к тебе и промолвит,
Свежий гостинец подав: «Съешь на здоровье ломоть!»