И только одно его качество мне хотелось бы изменить. Карлиона очень легко можно было довести до слез — особенно в тех случаях, когда ему казалось, что кому-то или чему-то больно, кто-то пострадал. Однажды, более года назад, когда было очень жарко, он с плачем прибежал ко мне, потому что увидел в земле трещину и подумал, что земля поломалась. «Бедная, бедная земелька! Полечи ее, мама!» — говорил мне сын, глядя на меня глазами, полными слез, и веря в то, что его мать всемогуща. Так же было и с животными — мышь в мышеловке, кролик, чью тушку он видел висящей в кухне, кот, который пострадал в драке. У Карлиона было слишком мягкое сердце, и я боялась, что, когда он станет старше, его можно будет легко расстроить и заставить страдать.
В то утро я поспешила в детскую, зная, что Меллиора готовит его на прогулку и думает, что мы пойдем гулять все вместе. Пока я с Карлионом, можно отбросить все страхи и не думать о неприятностях.
Я распахнула дверь в детскую. Она оказалась пустой. Еще когда старая леди Сент-Ларнстон была жива, я полностью переделала детскую. В процессе подготовки детской мы со старушкой еще больше сдружились. Мы вместе выбирали обои — чудесные обои, синие с белым, с многократно повторяющимся трафаретным рисунком. И все в комнате было сине-белым. Белый рисунок на синих шторах, синий ковер. Комнату заливал солнечный свет. Но ни Карлиона, ни Меллиоры здесь не было.
— Где вы? — позвала я. Мой взгляд наткнулся на Леню, который стоял на диванчике у окна. Меня всегда охватывала дрожь, когда я смотрела на эту игрушку. Я говорила Карлиону: «Это игрушка для младенца. Ты хочешь ее сохранить? Давай найдем игрушки для твоего возраста!» Но сын с упрямым видом забирал у меня старую игрушку, и его лицо при этом кривилось от горя. Полагаю, он думал, что игрушка может услышать мои слова и обидеться.
— Это Леня, — с достоинством говорил мальчик, открывал шкаф и прятал туда игрушку, словно опасаясь за ее безопасность.
Я подняла слона. Ткань на попонке была аккуратно заштопана Меллиорой. Но штопка была видна и напоминала шрам. Если бы Меллиора знала…
Утро было неприятным — слишком многое из того, что следовало забыть, снова и снова возвращалось и злобно таращилось на меня. Я поставила слона на окно и открыла дверь в примыкающую комнату, где Карлион обычно ел. Тут я столкнулась с Меллиорой.
— Ты его видела? — спросила подруга, и я заметила, что она взволнована.
— Кого?
— Карлиона! Он с тобой?
— Нет…
— Тогда где он?
Мы в смятении уставились друг на друга. Я оцепенела, мне стало дурно. При мысли, что с Карлионом может что-то случиться, меня, как всегда, охватило отчаяние.
— Я думала, он с тобой, — растерянно произнесла Меллиора.
— Ты хочешь сказать… его здесь нет?
— Я ищу его уже десять минут.
— Сколько времени ты его не видела?
— Я оставила его здесь… после завтрака. Он рисовал своего пони…
— Мы должны найти его! — воскликнула я, чувствуя, что мой голос начинает дрожать. — Он должен быть где-то поблизости.
Я выбежала из комнаты, не глядя на Меллиору. Мне хотелось упрекнуть ее, обвинить в невнимательности. Все из-за того, что игрушечный слон на окне живо напомнил мне, как я ее обманула.
— Карлион, где ты? — громко позвала я.
Меллиора поспешила следом за мной, и вскоре мы с ней убедились, что мальчика нет в детской. Теперь ужасный, парализующий страх стал реальностью. Карлион пропал. Спустя некоторое время все домочадцы принялись за поиски. Все укромные уголки Эббаса были обысканы, все слуги опрошены. Но я не была уверена, что они ищут тщательно, поэтому сама прошлась по всему дому, заходя в каждую комнату. Я звала сына, просила его выйти, если он спрятался, умоляла не пугать меня.
В голову лезли страшные мысли о том, что могло случиться. Я представляла, что мальчика затоптали лошади, мчавшиеся галопом, что его похитили цыгане, что он попал в капкан и теперь лежит искалеченный, как когда-то бедный Джо. Я находилась в старой части дома, где когда-то жили и проводили время в молитве монахини, и чувствовала: еще чуть-чуть, и меня накроет волна неизбывного горя. Меня охватило тягостное предчувствие, что с моим ребенком случилось несчастье. В этот ужасный миг мне казалось, что душа замурованной монахини была рядом со мной и ее скорбь стала моей. Я знала: если с моим сыном случится что-то страшное, мне этого не пережить — я буду словно замурована в своем горе и скорбь моя будет долговечной, как каменные стены.