Жители Корнуолла — богатые ничуть не меньше бедных — довольно суеверный народ. Я полагаю, что Сент-Ларнстоны смотрели на рудник как на символ своего процветания. Пока на их землях есть олово, семья защищена от финансовых невзгод. Однако ходили также слухи, что рудник — всего лишь пустышка, выработанная шахта. Старики говорили, что слышали от отцов, будто к тому моменту как владельцы закрыли шахту, месторождение оскудело и больше не могло давать руду. Но хозяева поместья хотели казаться состоятельнее, чем они были на самом деле, ибо в Корнуолле олово означало богатство.
Однако же, какими бы ни были причины, сэр Джастин не пожелал разрабатывать рудник — и дело с концом. Этого человека в наших местах ненавидели и боялись. Наблюдая за тем, как сэр Джастин проезжает мимо на своем огромном белом коне или идет пешком с ружьем на плече, я думала о том, что он похож на людоеда. Я слышала о нем от бабушки Би и знала: он считает, что в Сент-Ларнстоне все принадлежит ему. В этом, конечно, была доля истины. Но он также полагал, что все люди Сент-Ларнстона тоже принадлежат ему, — а это совсем другое дело. И хотя этот человек не осмеливался следовать древнему феодальному праву, он все же соблазнил нескольких местных девушек. Бабушка Би всегда предупреждала меня, чтобы я держалась от него подальше.
Я свернула на луг и подошла к легендарным камням. Остановившись, я прислонилась к одной из фигур. Со стороны казалось, что они кружатся в танце. Камни были разной высоты — точно так же разного роста могли быть шесть девушек: две были очень высокие, остальные — ростом с взрослую женщину. Стоя возле них в тишине знойного полудня, я представляла себя одной из этих бедняжек. Я воображала, что такая же грешная, как и они, и даже подумала о том, что, если бы мои прегрешения открылись, я тоже могла бы танцевать на зеленом лугу — пусть видят, что мне все нипочем!
Я осторожно прикоснулась к прохладному камню — и с легкостью убедила себя в том, что одна из фигур качнулась в мою сторону, словно испытала сочувствие и незримую связь между нами. Ну и странные же у меня мысли! Это все потому, что я внучка бабушки Би.
Теперь предстояло преодолеть самый опасный отрезок пути. Мне нужно было пробежать по газону, где меня могли увидеть из какого-нибудь окна. Я стремительно неслась, почти не касаясь земли, пока не оказалась у серых стен особняка. Я знала, где искать нужную стену. Я также знала, что работники сейчас сидят где-нибудь на лугу, подальше от особняка, и жуют черные хрустящие краюшки — хлебцы, выпеченные этим же утром в открытых очагах — в наших краях их называли маншанами. Наверное, у них было с собой немного сыра и сардин или, если повезло, пироги с мясом, которые они принесли с собой, бережно завернув в красные тряпицы.
Осторожно обойдя дом, я подошла к небольшой калитке, ведущей в огороженный стеной сад. Здесь росли персики, цвели розы — и запах стоял просто чудесный. Я вновь вспомнила о наказании за незаконное проникновение на чужую территорию, но не отказалась от намерения во что бы то ни стало увидеть стену, в которой нашли останки.
В дальнем углу сада стояла тачка, прислоненная к стене, рядом на земле валялись кирпичи и рабочие инструменты, и я догадалась, что пришла в нужное место. Я подбежала ближе и заглянула в дыру, зиявшую в стене. Внутри стена была полая — получалась небольшая ниша около семи футов в высоту и шести футов в ширину. Было очевидно, что это пространство специально оставлено в старой стене, и я, рассматривая загадочную нишу, поняла, что история о седьмой деве — чистая правда.
Внезапно мне захотелось забраться внутрь, туда, где стояла несчастная девушка, и почувствовать, каково это — быть замурованной в стене. Поэтому, ободрав коленки, я залезла в дыру, находившуюся всего в трех футах над землей. Затем я отодвинулась от дыры и повернулась спиной к свету, чтобы представить, что испытывала монахиня, когда ее заставили стоять там. Ведь она знала, что ее собираются замуровать, знала, что ей предстоит ждать своего конца в кромешной тьме. Я легко вообразила ужас и отчаяние, охватившие бедняжку. Вокруг меня пахло гнилью. Запах смерти. У меня было настолько живое воображение, что в ту секунду я действительно почувствовала, что я и есть та самая седьмая девственница, которая обесчестила себя и была осуждена на такую ужасную смерть. «Я бы поступила точно так же», — повторяла я.
Я была слишком гордой, чтобы показывать свой страх, и надеялась, что и она была такой же, ведь гордость, несмотря на свою греховность, — это все же какое-то утешение, ибо она не позволяет унижаться и терять достоинство.