— Тебе нельзя туда! Ты не христианин!..
Сибин перегнулся с седла, схватил слугу за волосы и приподнял. Тихик повис, ухватившись за его руку. Князь смотрел в его потемневшие от злобы и боли глаза. В серой их глубине он прочел, что в душе мятежного раба таится булат.
Сибин швырнул его наземь и поскакал навстречу женщине, спешившей к нему. Посреди поляны он остановил жеребца, дожидаясь, пока она подойдет.
Прекрасная, гордая Каломела превратилась в Золушку. Выгоревшая заплатанная ряса мешком висела на её плечах. Мерзкий венок из сухих пшеничных колосьев уродовал её чело. Исхудавшее, обветренное лицо выдавало усердие в посте и постоянство в молитвах. Её небесно-голубой взгляд искал в глазах князя малейшую насмешку или жалость, и тогда оскорбленная гордость, вспыхнув, обратила бы все её чувства к нему в ненависть. Но князь приветливо улыбался, словно не замечая её жалкого вида. Клонящееся к закату солнце золотило его черную бороду и усы, белые зубы сверкали, красная охотничья куртка под рясой алела единственным веселым пятном среди выжженных морозами трав в этой мрачной котловине, где ветхие шатры и похожие на кротовые норы землянки вызывали в памяти погост. Измученный вид Каломелы наполнил сердце князя жалостью и злорадством — её чистое, надменное чело уже носило следы сожалений и тайных сомнений.
— Все переменилось, князь! — крикнула она издалека, и Сибин уловил в её голосе неприязнь и желание поскорее отослать его прочь.
— Что переменилось? — спросил он, слезая с коня.
— Брат Тихик клянется, что ты отдал свою душу дьяволу. Что ты слуга дьяволов и враг Господу. Дьявол, говорит он, излил в твоего ангела яд сладострастия, дабы наплодить чад своих до светопреставления.
— Тихик плетет вздор! Я надеялся, что апостол Сильвестр послушает тебя, а не моего раба, — сказал князь, вдруг уразумев, что она спешит объявить его недостойным, чтобы подавить в сердце любовь к нему, подобно тому как это было с ним самим в Тырнове. Свидетельство Тихика доказывало правоту её Бога и оправдывало её плачевный вид.
— Не протянувший руки раскаявшемуся грешнику не повиснет ли на железных крюках преисподней? Ты обещала мне телесное и духовное спасение, Каломела, — проговорил князь.
Она отшатнулась, взгляд её вновь посуровел.
— Значит, ты признаешь, что принадлежишь ему?.. Я подозревала… О, несчастный, ты лишился божьего благоволения.
— Бог никому не отказывает в своей милости. Даже если мной завладел дьявол, допустишь ли ты мою погибель? Ты ведь знаешь, что мне нельзя вернуться в Преслав. Ты призвала меня сюда, ты внушила, что того желает небо.
Напоминание об её обещаниях и мольба, с которой он вручал себя ей, привели Каломелу в замешательство. Вновь поддалась искушению гордыня её, и взгляд прояснился.
— Да, Богу дорога каждая душа, — сказала она, выслушав его. — Ты прав. Сердце подсказывает мне, что Бог на моей стороне, иначе зачем бы он уготовил нам с тобой одну и ту же участь? Но, княже, предстоит тебе великое покаяние и усердные молитвы. — Она говорила громче, воодушевленная подвигом его спасения, который приблизит её к ангельским престолам, и снова стала уверенной и властной.
— Я готов превозмочь в себе все супротивные силы, всю гордыню, но как ты поможешь мне, если апостол не допускает меня в вашу общину? — спросил князь.
Лицо её выразило досаду.
— Он чрезмерно строг, милосердие его невелико. Но и покаяние твое будет долгим, пока ты станешь достоин вступить в наше братство. Где ты поселишься?
— В лесу за вашим селением есть пещера. Я поселюсь там.
Каломела посмотрела на него в изумлении.
— В пещере?! Но там обитает дьявол. И никто не смеет переступить её порог. Ах, сколь несведущ ты, княже! — Она по-ребячьи сплюнула и попыталась чихнуть.
— Но я уже входил туда. Там нет никакого дьявола, а есть чудесный теплый родник.
— Он успел уже прельстить тебя? Уходи оттуда, уходи немедля! Он снова явится искушать тебя и погубит безвозвратно…
Князь стоял перед нею, опустив голову. Чтоб успокоить её, пришлось прибегнуть ко лжи. Он пообещал соорудить себе хижину, не охотиться, не есть мяса, предаться посту и покаянию.
— Человеку свойственно любить этот мир и всё мирское в нём, и трудно ему расстаться с этим, если не подкрепляет его праведник и не вдохновляет любовь к Всевышнему, — сказал он. — Как переборю я похоть плоти и глаз, гордыню и силу вражью, оставленный один в лесу? Ты должна поучать меня и напутствовать, Каломела, иначе не исцелить мне души моей.
Опять запищал младенец, и она оглянулась на хижину, в которую незадолго перед тем вошел апостол. Монах появился во дворе, неся распеленатого младенца, чтобы показать его солнцу. Отец новорожденного отвешивал ребенку поклоны.