Рассказывая, князь украдкой взглядывал на Каломелу. Он видел, как покрылось бледностью её лицо, как расширились её зрачки, как вспыхнули возмущением глаза. Она затаила дыхание, готовая вступить в отчаянную схватку с Сатанаилом.
— О, сколь умные речи держал он пред тобой, княже! Как хитер он и лукав! Хулитель божий, удивительно ли, что он возводит такую хулу на Бога и род человеческий. От зависти это и бессилия. Но скажи мне, каков он собой? — почти выкрикнула она, сломленная неспособная найти слова достаточно сильные, чтобы опровергнуть дьявольскую хулу.
— Он скорее весел, нежели страшен, — отвечал князь. — Всё видит и во всём открывает смысл и радость. Всегда улыбается, ибо убежден, что дольний мир не может стать совершенным и что он сделал всё возможное, дабы этот мир был невыразимо привлекателен и забавен. Говорит, что не существует ни добра, ни зла, так как и величайшее добро в конце концов оборачивается злом. Он уверял меня также, что сам Господь с удовольствием взирает на то, что происходит на грешной земле, и радуется, когда люди веселятся на гульбищах и гипподромах. Секрет счастья, говорит он, состоит в том, чтобы всё в этом мире принимать как неизбежное и необходимое…
Она пристально смотрела на князя. Его слова породили в ней подозрение.
— Впрямь ли являлся он тебе? Впрямь ли говорил с тобой, либо ты говоришь его словами, потому что он в душе твоей?
— Клянусь тебе! Здесь он явился мне лишь единожды, но прежде, в Преславе, искушал меня много раз. Он отрицает силу божью, и я знаю, как велико и нестерпимо страдание человека, у которого нет бога. Душа его иссыхает, разум мнимо оттачивается. Нзчестие и богохульные мысли убивают душу и леденят сердце, как леденит стужа землю и всякую жизнь на ней.
Теперь она смотрела на него с затаенным ужасом, уловив в его голосе искренность.
— Сколь несчастен ты, княже! Услышит ли тебя Господь и смилуется ли над тобой? Во время молебствий наших семижды днем и четырежды ночью я буду молить Бога и за тебя. Долго придется тебе поститься, прежде чем ты окажешься достоин нашей общины… Но где он предстал пред тобой? И не походил ли на тебя видом?
Ещё один шаг, и князь открыл бы ей душу, ибо ничего так сильно не желал он, как истинно исповедаться перед любимой, но её вопрос вызвал у него улыбку, хотя он и не мог бы сказать, чему улыбнулся — вопросу или её полусогнутому указательному пальцу, которым она трясла нетерпеливо, как дитя, желающее поскорей удовлетворить своё любопытство. Почему ей хотелось знать, каков из себя Сатанаил, и зачем уподобляла ему князя?
— Я же сказал тебе, что он весел, молод, жизнерадостен. Явился мне третьего дня, когда я сидел у костра и уже почти засыпал. Вышел неожиданно из-за дерева, — печально проговорил князь.
— Ты построил себе хижину?
— Нет. Остался в пещере. Там тепло.
Она замерла, выронив из рук палку.
— Он владеет тобой, ты нарочно поселился в его пристанище… О несчастный, ты не жаждешь спасения! — в гневе воскликнула она.
— Пойдем со мной, и ты убедишься, что нет в пещере никакого дьявола. Неужто ты, столь светлая и чистая, побоишься вступить туда? Даже коли существует он, ты прогонишь его святостью своей и молитвами. Ты божий воитель, и не должно тебе избегать единоборства с ним, не то лишишься ты божественной силы.
Она колебалась, и князь продолжал убеждать её. Желание исповедаться исчезло, вновь пробудился в нем лжец. Усилие, которое он сделал над собой, чтобы её обмануть, возвратило его к Сатанаилу — похоже, Сатанаил сам то отталкивал его, то привлекал к себе; отталкивал туда, где должен был находиться Бог, но там никого не оказывалось, и он вновь принимался за Сибина, чтобы искусить Каломелу.
Каломела наконец согласилась взглянуть на пещеру, и они углубились в чащу.
— Погоди, — остановила она князя и опустилась на колени перед высоким дубом, под редкой сенью которого цвели крокусы, васильки и пионы. Князь увидал, что она вынула из кармана маленькое Евангелие, раскрыла его, прислонила к дубу и начала молиться. Она схватилась руками за тяжелые, свисавшие на грудь косы и, воздев к небу глаза, стала читать «Отче наш». После каждой молитвы она повторяла: «О владыко, суди и осуди пороки плоти нашей, не щади рожденной в грехе плоти, но смилуйся над душою…»