Гроза усилилась, дождь лил как из ведра. «Свят, Господь, свят и пресвят», — шептал Тихик, отбивая поклоны, убежденный в том, что это вмешательством Господа слуги дьяволовы истребляют друг друга и Совершенного постигла кара.
Он дождался, пока стихнет гроза, и, когда над лесом выплыл серп луны, подошел взглянуть на убитого. Апостол лежал нагой. Белое тело его было изящным, худощавым — тело святого и аскета. Тихик заглянул в глаза, которых никогда не видел прежде, и в ужасе отпрянул. Под высоким красивым челом глаза Совершенного были большими, глубокими и страшными, как глаза Сатаны…
Потрясенный, но исполненный уверенности, что находится под защитой божьей, Тихик возвратился в селение и, едва рассвело, повел еретиков к пещере, зная, что князь, не имея ни коня, ни оружия, только там мог найти приют.
27
Медвежья шкура, к счастью, была в пещере, и князь положил Каломелу на неё. Надо было зажечь факел. Не имея огнива, он принялся тереть один о другой сухие прутья, оставшиеся от костра, который он когда-то здесь разжигал. В конце концов сено вспыхнуло, и факел осветил завернутую в рясу Каломелу. У неё был разбит нос, один глаз вздулся чудовищным синим грибом, лоб рассечен кровоточащей раной, губы разорваны. Мокрые волосы, спутавшиеся, выдранные, обмотались вокруг шеи. Женщины кололи и рвали её вилами, синие следы от веревок переплелись с кровавыми ссадинами и ранами.
Огонь ярости опалил князя. Укрепив факел на стене пещеры, он отнес Каломелу к источнику, чтобы обмыть её раны. От теплой воды она вздрогнула, руки её конвульсивно дернулись. Неповрежденный глаз открылся и посмотрел на него — её немой вопрос придавил князя тяжелей, чем камень. Видно было, что она пытается что-то сказать. Потом вдруг всхлипнула и отчетливо произнесла: «Сжалься, Владыко!» Её обезображенные губы зашептали молитву. Князь понял, что она порывает с ним и возвращается к своему Богу. Он слышал, как она говорила: «Где небо, отчего я не вижу его?.. Ты Сатана, княже, ты отдал меня змею…» Потом она опять потеряла сознание… Сквозь рокот воды в пропасти Сибин различил её хрип, увидел, как изо рта выбежала струйка крови. Он вынул Каломелу из воды, отнес опять на медвежью шкуру и, сняв с себя подрясник, надел на неё, а сверху прикрыл её рясой.
Дымящийся факел бросал свет на его смуглое нагое тело. Сидя на выступе скалы, князь размышлял о том, что предстоит ему. Надо ждать тут, пока Каломела оправится либо умрет. Тогда он наденет рясу, пойдет в ближайшее село, украдет коня и верхом тайно проберется в Преслав. Там он раздобудет всё необходимое, возьмет Эрмича и других верных людей, чтобы перебить еретиков и сжечь их селение. Его скованное яростью сердце стало железным, мысль — безоглядная и жестокая — пыталась рассечь нелепую петлю, захлестнувшую его. Несчастная Каломела, воистину ли раскаивалась она, воистину ли считала, что еретики были вправе поступить так с нею и с ним?.. Какой слабой тростинкой выходит человек из рук Создателя… Страдания повергают её в покорность и страх… Мечется между дьяволом и Богом, ища спасения и отрицая то одного, то другого… Готова признать уродство благом, охаять, предать поруганию, растоптать красоту оттого, что красота обесценивает добродетели…
Израненный, полумертвый от усталости, князь дрожал от холода. Неимоверными усилиями высвободился он из пут: перегрыз веревки зубами, а руки освободил благодаря ножу, упавшему к подножию дуба. Когда его привязывали, он нарочно напряг мускулы и выпятил широкую свою грудь, а когда толпа отдалилась, налег на старые, гнилые веревки, составленные из многих обрывков, и ослабил их.