Вдруг я вздрогнула. Передо мной, в воде, которая в этом месте была тихая и прозрачная, я увидела — ну вот так же четко, как сейчас вас вижу, — как отразились лицо и плечи моего хозяина. Я заметила даже, что он был мрачный. Я испугалась, что он меня будет ругать за то, что я здесь бездельничаю, и не осмелилась головы повернуть. Так прошло минуты три-четыре. В конце концов, удивленная тем, что меня не ругают и не бьют, — а хозяин славился тем, что был скор и на такое, — я собралась с духом и поднялась. Представьте мое изумление, когда я обнаружила, что на лугу, кроме меня и коров, никого нет. Так быстро исчезнуть хозяин не мог — разве что сквозь землю провалился! Но ни малейшего сомнения не было: это его лицо я только что видела в речной воде.
Весь остаток дня у меня из ума не шло это странное приключение.
Когда пал ночной туман, я с коровами вернулась домой. Первый, на кого я наткнулась, открывая ворота Коат-Без, был как раз мой хозяин. «Там он ничего не сказал, — подумала я, — так сейчас мне попадет».
Ничуть! Наоборот, он встретил меня, что-то весело говоря, вместе со мной погнал коров в стойло и показал — по-доброму, — как надо привязывать коров, с чем до этого я справлялась плохо. Видя его в такую благоприятную минуту — вот уж правда! — я разговорилась.
— Должно быть, очень жарко вам было сегодня днем, Жан Дерьен, когда вы шли на луг. Вы, наверное, тоже, как я, хотели смочить ноги в речке, это освежает.
— Что это ты рассказываешь? — удивился он. — Я не ходил на луга. Сегодня была ярмарка в Сен-Тремере, я только что оттуда.
Тут я заметила, что он одет в свою воскресную куртку.
— Ой, я думала... мне показалось... — растерянно забормотала я.
К счастью, в этот момент прогудел рожок к ужину.
За столом я не разжимала губ. Но в голове у меня была буря, уверяю вас.
Я улеглась спать в дальнем конце кухни вместе со старшей служанкой. Мы с нею спали на одной кровати. Когда мы укрылись одеялом, я обратилась к своей соседке: «Беда нависла над этим домом». И я ей рассказала, как все было. Она обозвала меня сумасшедшей, но я видела, что она забеспокоилась не меньше, чем я. Когда начало светать, еще до петухов, я услышала, что с другого конца кухни, где была хозяйская кровать, зовут старшую служанку. Я толкнула ее локтем, она вскочила. Через мгновение она вернулась, чтобы сообщить мне, что только что скончался Жан Дерьен. Он умер от удара.
Жан Тремье из деревни Кергонь, что недалеко от Кемпера, всю неделю бывал работящим батраком, но как воскресенье, так это чудо, если он не засидится до поздней ночи за стаканчиком в корчме Пенара, в его приходе. Чаще всего приходилось ужинать без него. Иногда его еще ждали, когда уже и миски были вымыты, и молитва прочитана. Тогда Перина, его хозяйка, приказывала дочке Жозик: «Одень-ка плащ да иди за своим пьяницей-отцом, а то он, чего доброго, оставит свои ноги в кабаке или утопнет в пруду». Действительно, у дороги в старом брошенном карьере был пруд. Вот почему Жозик подчинялась всегда нехотя. Она заранее боялась, что ей придется идти мимо этой громадной ямы с водой, где, говорят, видели «ночных призраков» и откуда слышались «страшные звуки». Но все-таки она шла, потому что за недовольную гримасу мать могла ее и побить; и потом, она очень любила своего отца, он всегда был ласков с нею, и если ее посылали за ним, ей не нужно было его долго тянуть за куртку, чтобы заставить вернуться домой.
Ну так вот, в тот вечер луна светила ярко и пруд, обычно темный, блестел, как новая монета. Поэтому Жозик, вместо того чтобы, как обычно, отвернуться, когда шла мимо, взглянула в сторону воды. Она немало удивилась, увидев на том берегу пруда прачку, она стояла по колено в деревянном корыте и, засучив рукава, готовилась стирать белье. Девочка не различила ее лица; но, так как на ней был чепец и местная крестьянская одежда, Жозик решила, что это кто-то из нашего прихода. И она осмелилась окликнуть ее, как было заведено.
— Вы, кажется, стираете? — сказала она.
— Да, Жозик, — ответила женщина, назвав девочку по имени, словно она ее знала.
— Не очень-то подходящее время вы для этого нашли, — сказала девочка, еще больше успокоившись.
Женщина ответила:
— В нашем ремесле не выбирают.
— Срочная работа?
— Да, Жозик, это саван, в котором завтра похоронят того, за кем вы идете.
И, сказав это, женщина развернула перед нею покров, который становился все шире и шире, пока не закрыл собою весь пруд.
Жозик, обезумев от страха, со всех ног бросилась в село. Запыхавшись, она вбежала в лавчонку, куда, как она знала, отец обычно делал свой «последний заход», словно во время крестного хода. Она была уверена, что найдет отца мертвым; но совершенно успокоилась, увидев, что отец даже не был так пьян, как обычно. Поддерживая его, она потащила отца домой. Когда они подошли к воде, там уже не было ни прачки, ни покрова. Жозик подумала: «Это была какая-то соседка, ручаюсь. Ей не хотелось, чтобы видели, как она стирает в воскресенье, в такое время, она побоялась, что я ее узнаю, и стала говорить мне все эти страшные вещи, чтобы я убежала». И поэтому Жозик ничего не сказала ни отцу, ни матери, тем более что та уже легла спать, когда они вернулись. И Жозик спокойно стала укладываться в постель, а ее пьяница-отец, как всегда, уселся в уголке возле очага, чтобы съесть свой ужин, заботливо оставленный ему в теплой печи... Что произошло потом? Бог его знает. Только Перина вдруг проснулась ночью и увидела, что мужа рядом нет. Она окликнула его сердито, думая, что он заснул, сидя на табуретке у огня. Но он не отвечал, и она встала, чтобы его растолкать. При свете лучины, которая продолжала гореть, она увидела, что он держит на коленях почти полную миску. Он и правда спал, но только таким сном, когда уже не хочется ни есть, ни пить — последним сном! Doué da bardono d'an anaon! Помилуй, Господи, его душу!
Жозон Бриан жил тогда в Кермаркере. Я вам говорила, что ему было лет шестьдесят. У него водилась привычка после ужина и молитвы посидеть в уголочке у очага и хорошенько затянуться табачком. Тем вечером, когда он собрался набить свою трубку, он заметил не без досады, что в его кисете осталось табаку лишь несколько крошек.
Жена ему и говорит, с кровати, где она уже лежала:
— Оставь ты это, ради Бога, Жозон. Завтра выкуришь свою трубку с большим удовольствием.
— Не в моем возрасте менять привычки, — отвечает ей фермер.
— Подумай, все в доме уже спать улеглись.
— Тем хуже! Сам пойду в село за табаком.
Как сказал, так и сделал.
В село Пенвенан надо идти мимо Барр-ан-Еоль, а вы знаете, что это место плохое. Есть у нас поверье, что на перекрестке дорог припозднившихся людей подстерегает groac’h — старуха-колдунья. Многим она причиняла зло. Не доходя до этого места, Жозон Бриан на всякий случай снял сабо и пошел босиком, чтобы не привлечь внимания старухи.
Он уже миновал белый межевой камень, на котором обычно сидела колдунья из Барр-ан-Еоль, как увидел четырех мужчин, которые несли гроб.
«Что это за ночные похороны?» — подумал Жозон. Он сначала было хотел остановить носильщиков и спросить, но, поразмыслив, предпочел пропустить их, молча стоя у канавы.
В селе он застал торговца еще на ногах, купил у него табаку и вернулся домой. Возвращаясь, он снова прошел через Барр-ан-Еоль без помех. Гроак’х — колдунья, видно, была занята другими. Выйдя на вязовую аллею, которая вела от дороги к усадьбе Кермаркер, он слегка удивился, увидев, что ворота открыты; он был уверен, что, уходя в село, закрыл их за собою. Он всегда этого требовал от своих рабочих на ферме и сам никогда не упускал сделать из-за всякой живности — лошадей, коров, баранов, которых люди из Пенвенана слишком охотно пускали пастись в его владениях.