Следуя в основном за Тома в его концепции любви, Готфрид Страсбургский подчеркивает светлую, торжествующую сторону отношений героев. В этом контексте примечателен эпизод жизни Тристана и Изольды в лесу. Это не тяжелое и трудное существование (как у Беруля и Эйльхарта), это апофеоз любви на фоне роскошного грота и благодатной природы. Вообще мир животных и растений находит в Готфриде внимательного и заинтересованного созерцателя. Причем его более всего увлекают описания не затерявшихся в туманных морских просторах скалистых северных островов, а близких ему "континентальных" пейзажей: приветливых зеленых лужаек, рощ и перелесков, холмов и долин, быстрых ручейков и медлительных рек. Природа у Готфрида близка человеку и лишена опасной таинственности: трезвый ум немецкого поэта-горожанина отказывается видеть в окружающей действительности лишь волшебные сказочные черты. Его символика, игра намеками и аллегориями [921], в частности в описании "грота любви", не выходит за рамки типичной для эпохи Средних веков эмблематичности. В ней нет эзотериэма и подтекста; она логична и ясна. В этом отношении произведение Готфрида Страсбургского представляет собой следующий этап (по сравнению с его французскими или немецкими предшественниками и современниками) в движении куртуазного романа к реалистичности. Но это не было каким-то упрощением или опрощением человеческих переживаний. Напротив, Готфрид стремился логически осмыслить противоречивые движения души героев, не отрицая их сложности. Это, например, со всей очевидностью обнаруживается в сцене испития любовного зелья (стихи 11649-12050), сцене, где, собственно, мало непосредственного действия и которая посвящена скрупулезному анализу охватившей Тристана и Изольду любви. Поэт анализирует внутренний мир каждого из героев сначала в отдельности, затем сопоставляет их, потом снова возвращается к переживаниям юноши и девушки, чтобы потом опять их сравнить:
Это неторопливое движение мысли и дотошный анализ любовного чувства, обнаруживающие в Готфриде знакомство с законами риторики, сближает поэта из Страсбурга с его первоисточником — книгой Тома. Совпадают у Готфрида и Тома лишь 80 стихов: эльзасец не кончил романа, написав 19552 стиха, он оборвал повествование на эпизоде знакомства героя со второй Изольдой. Сопоставление совпадающих кусков, а также сравнение книги Готфрида с сагой монаха Роберта, говорит о том, что страсбуржец очень послушно следовал за своим оригиналом. Однако он был большим поэтом, обладавшим и индивидуальным стилем, и собственным взглядом на действительность. Ж. Бедье [922] полагал, что психологические пассажи Готфрида повторяют Тома, описательные — во многом оригинальны. Видимо, с этим нельзя не согласиться. Возможно также предположить знакомство Готфрида и с некоторыми другими источниками, в частности с романом Эйльхарта фон Оберга. По мнению Ж. Бедье, в 16 случаях влияние Эйльхарта на Готфрида можно считать доказанным [923].
Роман Тома породил и целую череду обработок и, точнее, разработок своих отдельных эпизодов. Они представляют собой либо автономные небольшие поэмы, например, "Тристан-юродивый" (Оксфордская редакция, близкая к Бернской, но излагающая эпизод более пространно и "куртуазно" [924]), либо вклиниваются в повествовательную структуру других произведений, вроде "Тристана-менестреля" из "Продолжения повести о Граале" Жерберта де Монтрейля [925].
921
См. об этом: F. Ranke. Die Allegorie der Minnegrotte in Gottfrieds Tristan. Berlin, 1925.
924
См.: W. Lutoslawski. Les Folies de Tristan. — "Romania", XV, 1886, no 4, p. 511-533; E. Hoepffner. Die Berner und die Oxforder Folie Tristan. — "Zeitschrift fur romanische Philologie", XXXIX, 1917-1919, S. 672-699.
925
См.: J. L. Weston, J. Bedier. Tristan Menestrel. Extrait de la Continuation de Perceval par Gerbert. — "Romania", XXXV, 1906, no 4, p. 497-530.