Бай Син внес меня на руках в покои Семи Лепестков и затворил дверь, не пуская ветер за нами. Он опустил меня у постели на самый край. Я застыла, не зная, могу ли пошевелиться. Таким был обычай – невеста ждет своего жениха, чтобы тот поднял вуаль. Я ничего не ожидала и не могла плакать.
– Ни о чем не беспокойся, ты должна отдохнуть.
Он стоял где-то далеко, или это я больше не могла различать его голос. Красное пятно все еще кололо мои зрачки.
– Чжу-эр.
Я неловко кивнула и почувствовала, как убор падает. Все спуталось, мои волосы зацепились за украшения. Я потянула их вниз и прикусила губу.
Я была все та же – неумелая девочка, чьи иероглифы кружили на бумаге кляксами.
– Замри.
Мои руки опустились. Бай Син стоял передо мной на коленях и осторожно распутывал беспорядок. Убор бесполезной грудой лег рядом со мной, его накрыла красная вуаль. Все та же неуклюжая, растрепанная девочка – я зажмурилась. Я не хотела, чтобы он заметил в моих глазах страх.
– Спи, скоро придет рассвет. – Тихий голос и удаляющиеся шаги.
Спать. Я не могла спать. Из прикушенной губы пошла кровь, и я почувствовала, что меня выворачивает. Медный солоноватый вкус смерти растекся по моим венам и накрыл оцепенением. Я неподвижно сидела на постели и просто ждала рассвет. Я слышала, как вдалеке пробуждаются люди, потом топот ног, влекомый кличем, что-то еще, еще, еще. Когда они вернутся? Я хотела, чтобы они вернулись, стоит мне задержать дыхание. Я хотела поехать с ними, я хотела обернуться вороненком и полететь следом, но я была лишь маленькой девочкой, чьи руки сковал страх.
Бай Син был прав. Мне было страшно. Страх струился красным подолом платья. Страх струился бледнеющим небом и даже распускающимися цветами под окном. Мне было страшно. Я была одна, и больше некому было напоминать, что бояться бессмысленно. Стоило шуму стихнуть, рассвет тихо забился крылышками света на полу, и я снова сбежала.
Я бежала к отцу по узким дорожкам замирающего сада. Только все было зря. Кто-то был там, внутри, я слышала шаги. Несколько минут я ждала, не решаясь войти. Тихий шепот, звук – кто-то поил отца. Лекарь Гу? Я знала, что врываться нельзя. Нужно было уйти, нужно было… было. Только глухой кашель решил за меня. Все было неважно. Я вбежала в комнату и застыла. Ни лекаря Гу, ни слуг. Только отец сидел на кровати, захлебываясь в кашле и крови. Странный травяной запах пропитал его руки. Глаза пронзали красные нити и страх – или это был ужас, или гнев, я не знаю.
– Одно солнце… заходит… восходит другое.
Он не переставал кашлять, и красное пятно расползалось, призывая смерть.
Кажется, я кричала, звала на помощь, или не кричала, или страх сжал мое горло колючими щупальцами. Его рука холодела, холодели мои пальцы. Он пытался что-то сказать, но кровь смывала слова, забирая его силы. Потом он схватился за грудь и упал на постель. Его глаза замерли, только кровь все еще сочилась, будто живая. Никто не пришел. Никто не сказал, что мой отец мертв. Я поняла это сама. Его отравили. Я поняла это позже. Он был мертв, и он ошибся. Мы не были здесь в безопасности. Это место не было мне домом. Оно было только его смертным ложем. Мой дом был там, где был он. А его больше не было, и дома больше не было.
Холодное спокойствие надавило на грудь. Он был прав. Нет времени на страх и слабость.
Моя холодная рука не дрожала, когда я закрывала отцу глаза и отдавала поклон. Смерть стояла где-то за спиной. Я не могла умереть так. Я была наследницей отца, брат не мог лишиться меня, так и не узнав, что я не хотела выпускать его из рук.
Это была не я, кто-то уже старше, уже бесстрашней. Кто-то, кого не пугало, что за подолом платья тянется кровавый след. Я просто оборвала его.
Я умела прятаться, я была здесь столько раз, что могла идти с закрытыми глазами. Если они и искали, то не нашли меня. Я исчезла, и никто не видел, как я ушла из Дворца Безмятежности. Там оставалось тело моего отца, но я знала, что не унесу его с собой. Там оставался его меч, но я знала, что не попаду в Павильон Ледяных Стрел, где они спрятали его. Там оставался мой враг. Я должна была вернуться туда однажды. Живой.
I часть
Восемь лет спустя
Шаньлу гудел пересудами. После неурожайной осени страшный пожар смел все продовольствие, присланное двором. Даже амбары императорского наместника воспарили к серому небу черными пепельными птицами. В самые холода город остался в лапах двух демонов: страха и голода. Наместник Цзюэ винился перед народом и лично раздавал последние запасы, спасенные из собственного пожарища. Хотя по городу ходили слухи, будто этот рис был прислан Учением Лотоса, все же тучному, съежившемуся от холода наместнику кланялись и благословляли его род. А потом пришла весна, и пятого числа весь город пробудила весть о страшном коварстве: открылось, что наместник Цзюэ перепродал присланное из столицы зерно, а свои запасы тайно перенес в новые хранилища. С каждым часом новые подробности облетали дома и лавки: и пожар тот был подстроен жадным наместником, и сам он потолстел за голодную зиму, а когда недовольный народ стал требовать объяснений перед воротами его поместья, почтенный императорский наместник господин Цзюэ спрятался в покоях, трясясь от страха, как поговаривали те, кто не видел дальше высоких ворот усадьбы.