Но, конечно же, и радость, и душевный подъем – все это была игра перед самой собой, и София молча ненавидела эту роль. С другой стороны, ей останется один день, который она проведет в ФАМО перед Рождеством. В этот день она увидит Алекса в последний раз.
***
Выйдя на работу в пятницу, девушка никому не сообщила о своем уходе из агентства и переезде в другой штат. Об этом не знал ни Андерсон, ни Келтон, ни тем более Ахматов.
Прячась от Ахматова раньше, София тайно желала быть найденной им, даже оставляла следы. Теперь же ей было больно представить, что она может встретить его, остаться с ним наедине, боялась не выдержать его взгляда или вопроса, боялась смотреть на него даже издали. Она полностью перекрыла дорогу к нему в прямом и переносном смысле: намеренно и успешно избегала всех мест, где он мог находиться в конкретное рабочее время, не появлялась в кафетерии на обед, ушла из здания через служебный вход, не ездила в лифте, не посетила предрождественскую вечеринку в офисе.
Но самым тяжелым было то, что Ахматов и сам не искал встречи с ней. Он даже не поздравил ее с наступающим Рождеством, не прислал открытку по почте, не позвонил, будто, в самом деле, испарился из ее жизни. Это и огорчало, и лишний раз убеждало Софию в своей правоте о мужском лицемерии.
***
В сочельник девушка приехала к родителям, чтобы вместе с семьей провести рождественские каникулы. Добрые, теплые, заботливые отношения в семье спасали ее от душевного смятения и тоскливого одиночества. Она ни на минуту не оставалась одна. Она наблюдала за матерью и крестным и умилялась их взаимопониманию, терпению и бесконечной, всепоглощающей любви друг к другу. В их сердцах было еще столько пыла и нежности, радости и вдохновения, они дарили их друг другу и делились со всеми остальными. И София чувствовала себя спокойнее и благополучнее, потому что в последнее время заметила, что все больше погружается в себя и теряет свои самые яркие черты – живость, легкость, открытость. Казалось, она совсем утратила способность получать удовольствие от простых вещей и целиком была устремлена в ожидаемое будущее. София возлагала столько надежд на переезд в Вашингтон, была уверена, что все ее печали и горести забудутся, станут незначительными, будто после перелета через несколько штатов, все, что гнетет, само собой останется позади. Но пока она была с родными и близкими, тревога и уныние отходили на задний план, и это позволяло дышать полной грудью.
Но рождественский ужин стал для нее настоящим испытанием. Несмотря на то, что вокруг было так много любящих ее людей: мама и Бен, Лили и Томас, Милинда и Джейсон – София чувствовала себя виноватой и бессердечной. Она всех любила и уважала, и ей было уютно и приятно среди них, но весь праздник она промучилась мыслью о том, как рассказать родным о своем неожиданном переезде. Она буквально заставляла себя быть веселой и радостной, даже слишком старалась, и оттого была не похожа сама на себя. Но вино и пунш поправили ее настроение. И к середине праздничного ужина София осовела и потеряла остроту восприятия мучивших ее забот. Она просто решила оставить их на потом, не хотела омрачать Рождество своим близким и поэтому собиралась молчать до того, как в ее руках окажется билет на рейс Хьюстон – Вашингтон.
Рождественская индейка была великолепна. Пироги крестной и закуски Милинды – объедением. Бенгальские огоньки, гирлянды вокруг елки, горящий камин и висящие над ним сапожки, хор гномиков за окном завораживали и делали этот вечер теплым и неповторимым. Казалось, что этой ночью точно приедет Санта Клаус, разложит свои подарки у елки, и утром что-нибудь изменится, станет лучше, легче и беззаботней. А в полночь исполнится самое заветное желание. Об этом мечтала София, глядя на часы. Но стукнуло двенадцать, а затем стрелки поспешили к часу, а волшебства не происходило. Мысли трезвели, становились тяжелыми и уносили прочь покой.
Харды ушли к себе. Милинда проводила Джейсона. Хелен и Бен собирались спать. И только София боялась остаться одна, коснуться головой подушки и вновь вернуться мыслями на яхту. Но и вызывать к себе лишнее внимание и волнение ей не хотелось. Поэтому она все же поднялась в гостевую комнату и села на край постели.
Веки опускались, голова склонялась набок, но девушка отчаянно боролась с желанием снять одежду и лечь под одеяло. На протяжении всей прошлой недели постель была ее врагом. Его губы, руки преследовали ее во сне, и она просыпалась в липком поту, будто от кошмара и долго не могла уснуть, сначала в клинике, потом в своей квартире и уже вторую ночь в доме родителей. Он стал ее наваждением. А она продолжала не верить его признаниям, истязала себя сомнениями и желаниями, которые возникали сами по себе, – бесконтрольные, неодолимые и непокорные. И все же тосковала по мечте, которая преследовала ее – не то призрак, не то реальность. Но страх обмануться и предать себя был выше всех разумных доводов.