— Алехандро Рейес, — тем временем представился лекарь, — к услугам маленькой доны.
Дверь каюты распахнулась, на пороге возник помощник кока Чимароза с дымящимся кувшином в руках и широкой улыбкой на закопченном лице. Через его плечо с любопытством заглядывал с медным тазом подмышкой кудрявый молчун Микеле. Лекарь закатал рукава рубашки. Точно повинуясь этому знаку, матросы влетели в каюту, расставили принесенное. Микеле слил лекарю на руки. Потом по знаку Кейворда они ушли, прикрыв дверь. Болтовня лекаря и мрачноватые приготовления испугали Кармелу. Дрожа, она смотрела, как Рейес наливает в таз горячую воду, ставит его на тяжелый дубовый табурет у постели, а капитан между тем достает из сундука узкий свиток чистого полотна.
"Что это, Пресвятая Дева? Что они делают?.. Нет, нет, не хочу!.."
Лекарь присел на край постели, взял Кармелу за руку. Она попыталась вырваться.
— Ну-ну, — сказал Рейес. — Маленькая дона меня боится? А ведь этот сударь утверждал, что ты храбрая девочка…
"Сюсюкает, как монашка," — вдруг подумала Кармела, и ей стало противно. А лекарь между тем уже сосчитал ее пульс и, сердито нахмурясь, занялся раной. Смачивая горячей водой, оторвал присохшую повязку и стал осматривать шрам, сильно надавливая пальцами. Кармела изо всех сил стиснула зубы, стараясь не застонать. Ей было больно.
Из-под коричневой корочки на ране выступила кровь. Рейес смыл ее водой из кувшина и повернулся к Юджину:
— Ничего не определишь… Рана затянулась. Так вы говорили, у нее была лихорадка?
Кармелу затошнило от его безразлично-любопытствующего тона.
— Как долго это длилось? Две недели?.. Разденьтесь, дона, мне надо вас осмотреть.
Кармела не шевельнулась.
— Ну!.. Не будьте дикаркой. От лекаря, как и от священника, не может быть тайн.
"Если он меня тронет, я вылью на него кувшин," — подумала Кармела и… стянула рубашку.
Она не шевельнулась и ни разу не застонала, пока Рейес осматривал ее, хотя иногда ей было очень больно от его прикосновений; только сжималась в трепещущий комок и жмурилась. Эти прикосновения казались ей страшнее, чем даже побои Юджина. Но наконец лекарь позволил ей одеться и начал заново перевязывать плечо.
— Со стороны раны я не вижу опасности, — говорил он. — И все же лучше полежать. Если ухудшений не будет, пошлете за мной… через три дня. Ну, спокойнее! — велел он вздрогнувшей девочке. — Это совсем не больно. Лекарства… Маленькой доне это не интересно. Да, вот еще что. Было бы лучше перевезти ее на берег. Уютный домик с садом…
Кармела вскочила. Встрепанная, босая, с красными пятнами на бледном лице. Оттолкнув лекаря и опрокинув на него таз с водой, точно ведьма, волоча за собой подол ночной рубашки и конец выпущенного Рейесом бинта, подбежала к Юджину, прижалась к нему худым трясущимся телом, обхватила его руками и застыла, вздрагивая от рыданий. Кейворд от растерянности не мог произнести ни слова, только как-то странно дергал кадыком.
— Немедленно вернитесь в постель! — приказал лекарь, опомнившись.
— Нет! Не хочу! — отчаянно вскрикнула Кармела. — Не отдавай меня на берег! Не хочу!
Этот крик точно заставил капитана очнуться. Он осторожно, чтобы не раздавить, обхватил ее тоненькие плечи.
— Кто сказал тебе эту глупость, дочка? Тысяча чертей, с чего вы взяли, что морской воздух может быть кому-либо вреден?!
Рейес невольно отшатнулся.
— Дело ваше, — сказал он наконец, стараясь сохранять достоинство. — Но дайте мне хотя бы закончить перевязку.
Юджин усмехнулся. Потом поднял Кармелу и усадил к себе на колени, осторожно придерживая, чтобы она не мешала лекарю. Наконец тот сказал недовольно:
— Все, — и не выдержав, с возмущением добавил: — Еще несколько таких сцен, и я ни за что не ручаюсь.
Кейворд все с той же усмешкой покосился на него, проверил, не промокла ли от разлитой воды постель, и, с невероятной легкостью преодолевая сопротивление Кармелы, уложил ее. Потом кивнул лекарю, веля следовать за собой, и тяжелая дверь каюты закрылась за ними.
— Если я полежу еше один день, я умру, — капризно сказала Кармела. — Вы бываете на берегу, едите сладости и пьете соланское, вы видели храм святой Катарины…
Висенте, по привычке поигрывая эфесом шпаги, с удовольствием глядел на разгоряченное, покрытое здоровым румянцем лицо девочки, на пышные, желтые, как солома, волосы, на живые дерзко блестящие глаза. Пожалуй, она действительно выздоровела, подумал он. Но денька два переждать не мешает. И взглянул на Юджина. У того лицо было, как у именинника, глаза заговорщицки сверкали. Батюшка стоит приемной дочки, хмыкнул Висенте и стал пространно объяснять, что вставать еще рано. Кармела сморщилась, а Юджин громогласно захохотал.
— Ты встанешь, дочка, и пойдешь, когда и куда тебе захочется. Только завтра. Повернуло на ночь и дует норд, а это не лучшая погода для того, кто впервые встает с постели. А пока гляди.
Он высыпал на одеяло, прямо ей на грудь, гору сверкающих безделушек: черепаховый гребень и оправленное серебром зеркальце из Геродота, саморский серебряный крест, берилловые браслеты, флаконы из оникса с вердийскими ду- хами и еще, еще, еще… Но Кармела сдвинула все это в сторону.
Лицо капитана помрачнело. Висенте незаметно заслонил от него девочку, ожидая взрыва.
— Тебе не нравится?! — прорычал Юджин.
— Нравится, — спокойно сказала Кармела. — Только здесь не хватает двух вещей, капитан.
— Каких?!
— Шпаги и пистолета!
Висенте расхохотался. Кейворд стоял багровый и морщился, точно не понимая, что происходит. Потом медленно вытащил из-за пояса черный, инкрустированный серебром пистолет и швырнул на кровать. Тяжелой рукоятью Кармелу ударило по колену, но она даже не вскрикнула. Села, обеими руками схватила оружие и прижала его к груди. И склонила голову.
— Чего тебе еще не хватает, девчонка? — рыкнул Юджин. — Говори! Какие еще у тебя желания?
— Я хочу быть капитаном.
Она училась жадно. Еще в постели — где Юджин удержал ее на неделю — начала осваивать штурманскую науку, читать карты и лоции, рассчитывать и вычерчивать курс корабля, благо, была знакома с азами географии и математики. Преодолев медвежье упорство капитана, в воскресенье Кармела вышла наконец палубу. За нею в почтительном отдалении следовали штурман Андреа с астролябией и молчаливый Микеле — со строгим наказом через четверть часа вернуть девочку в каюту. Кармелу почтительно и радостно приветствовала команда, и никто не позволил себе даже тени улыбки, хотя она была одета, как принцесса, и несмотря на вечернюю жару, закутана в подбитый мехом плащ. Сняв под надзором белобрысого штурмана показания астролябии, Кармела тяжело вздохнула и сбросила на палубу крытые атласом соболя.
— Нельзя, — сказал Микеле, подымая и протягивая девочке плащ.
— Ага, — камзол, по последней моде расшитый жемчугом и цветами, разделил участь плаща. Оставшись в рубашке из меского полотна, узких штанах и сапожках до колен, Кармела выдернула шпагу и кончиком ее поводила перед грудью Микеле. Раздались смешки.
— Смотри, молчун, она тебе уши отрежет!
— Прекратите, Кармела, — сказал штурман, но она ловко скользнула Андреа за спину, заслоняясь им от Микеле и ненавистного плаща. На спардеке сделалось тесно от зрителей, даже кок, не сняв фартука, примчался от камбуза, посулив победителю свежие пирожки. Кармела носилась вокруг соперников так, что те только успевали поворачиваться.
— Подержи, — сердитый штурман всучил астролябию зрителям и вынул палаш.
— Сзади хватай! — крикнул он Микеле.
Кармела обиделась. Фурией налетела на незадачливого учителя, одинаково ловко язвя шпагой и языком. Она не разбиралась в парадах и рипостах, не умела отличить секунду от терции, но Андреа пришлось побегать. То и дело зрители разражались хохотом и приветственными криками.