Эти вопросы мы со Стефаном Аристарховичем задавали друг другу и искали ответа на них.
Старенький домик на Набережной стал моим вторым домом — здесь я проводил почти все свои свободные вечера.
Но «фотограф» не появлялся, и нам оставалось только строить предположения. Разгадка от этого не приближалась.
Как ни велик мир, а встретиться в нем двум людям — пусть даже один из них не желает этой встречи — все же, оказывается, возможно. Встретился нам и «фотограф».
Хотя, судя по всему, встреча совсем не входила в планы Сурена, Стефан Аристархович не только сумел задержать его и поговорить с ним, но и назначил новую встречу — в библиотеке.
Мы пришли задолго до назначенного часа. Стефан Аристархович уселся за свой любимый столик и занялся какими-то записями; а я, забравшись в книгохранилище, удобно устроился на переносной лесенке и просматривал «Записки УОЛЕ» — эту краеведческую энциклопедию Урала.
Но прошло уже немало времени, а «фотограф» все не появлялся. Наверное, обманул, хотя приманка, которой располагал Стефан Аристархович, должна была бы привлечь его.
Бремя шло, и я так увлекся листанием «Записок», что прозевал момент, когда «фотограф» появился. А в читальном зале разговор, судя по донесшимся до меня отрывкам, вошел уже в решающую фазу.
— Записку с адресом я не отдам, пока вы не отдадите мне тетрадь... хотя бы без денег. — Это голос Стефана Аристарховича.
— Видите ли... Как я вам уже говорил, тетради у меня нет. Но завтра я принесу ее, только дайте сегодня записку и адрес, который вы хотели уточнить. — Это бубнил голос «фотографа».
— Никаких условий! — отрезал Стефан Аристархович. — Записка и тетрадь переходят из рук в руки.
Наступило молчание. Осторожно, стараясь не скрипнуть ступенькой, я стал слезать с лесенки, чтобы прийти на помощь Стефану Аристарховичу. Но, как на грех, зацепился за что-то хлястиком куртки.
— Покажите записку, что она действительно у вас, — возобновил разговор «фотограф».
— Пожалуйста.
Проклятый хлястик все не отцеплялся.
— Позвольте! Куда... — раздался вдруг вопль Стефана Аристарховича.
Я дернулся и с грохотом полетел вместе с лестницей на пол. Из глубины хранилища к месту падения спешила библиотекарша.
Когда мы вбежали в читальный зал, «фотографа» уже не было. Стефан Аристархович в неудобной позе склонился на стол. Голова его лежала на раскрытой тетради. Седая прядь волос на затылке стала красно-бурой, по шее стекала струйка крови.
Я бросился на улицу. В несколько прыжков преодолел дворик и, вылетев в переулок, увидел, что «фотограф» быстро — очень быстро, но все-таки шагом, а не бегом, — беспокойно оглядываясь, идет в сторону улицы. Он был уже далеко. Я побежал за ним (какой дурак!). Заметив погоню, «фотограф» побежал тоже. Пожалуй, бегать он мог! Но необходимость оглядываться чуть не привела его к катастрофе — запнувшись, он упал.
Из отлетевшей в сторону папки вывалился ворох бумаг и фотографий. Стоя на четвереньках, преступник наскоро запихал их в папку и припустил дальше.
Мне оставалось догонять его еще метров сто, но он, успев выбежать на магистральную улицу и чуть не попав под встречную машину — такси с зеленым огоньком, — остановил ее, хлопнул дверцей и был таков.
Я побежал в библиотеку. И тут увидел лежавшие за гранитной тумбой какие-то тетради. Собирая в спешке рассыпанные бумаги, «фотограф» не заметил потери. Это были тетрадь Фаи и дневник Сурена.
Когда я вернулся, в библиотеке ждали скорую помощь: Стефан Аристархович был без сознания.
Тетрадь третья
РАЗОБЛАЧЕНИЯ НУТИКА ЛАБКОВСКОГО
Если бы кто-нибудь еще неделю назад сказал мне, что я буду писать какие-то «Записки», я бы ответил ему: вы мне делаете смешно!
Как говорится, увы и ах, это не моя сфера. Я надеюсь, что те, кто будет читать мою тетрадь, примут во внимание данное обстоятельство. Как и то, что я, увы, не ангел. Сознаю, что я бяка. Более того, я лицо, действия которого довольно часто приходили в противоречие с основами уголовного законодательства. Но имею же я право попытаться утопить того, кто топит меня!
Цель создания сего первого и, надеюсь, единственного творения за всю мою почти полупримечательную жизнь состоит не в исповеди (эта мне всегда было противопоказано). А в том, что если завтра-послезавтра на территории города или его окрестностей будет найден мой холодный красивый труп, то виновник (прямой или косвенный) этого негуманного деяния, наверняка уверенный в том, что он останется неизвестным, получил бы коварный удар в спину. От покойника. Этой рукописью, которая, надеюсь, попадет компетентным органам. Так сказать, — последний привет с того света. Если «Боливар не вынесет двоих», как говаривал Акула-Додсон в рассказе О'Генри, то пусть он не вынесет ни одного.