В прочитанной за мои семнадцать лет литературе героев-геодезистов не встречалось, но я со вздохом вынужден был согласиться идти в топорабочие, потому что вакансий бетонщиков не оказалось.
Вскоре я поблагодарил Ивана Петровича за хороший совет. Во-первых, в литературе и в истории, оказывается, известно немало выдающихся геодезистов: только мы о них, к сожалению, мало знаем. И, право, если я в будущем стану хорошим геодезистом, многие из моих желаний могут осуществиться: осваивать новые районы страны и при этом быть первым, тем, кто пролагает путь остальным, — разве этого мало?
Во-вторых, сама работа оказалась не столь уж легкой, как думалось мне вначале: требовала много внимания, сообразительности и знаний. А освоить нивелир, установить его по уровню за полторы-две минуты, как это почти шутя делает Иван Петрович, — это тоже чего-нибудь да стоит. Тем более, что в полевых условиях, в тайге, когда иной раз дорога каждая минута светового времени, такой момент может оказаться залогом успеха изыскательской партии, — так сказал Иван Петрович. В-третьих, геологический институт, как сказал Иван Петрович, можно окончить заочно, если все время работать при этом деле.
Когда Иван Петрович ушел, я уложил теодолит и нивелир в ящик, протер и свернул мерную ленту, отнес инструмент в прорабку и только тогда не спеша пошел в управление — все равно очередь у кассы должна была рассосаться через час, не меньше.
И очень хорошо, что шел не спеша и не кратчайшим путем к трамваю, а поквартальными зигзагами, как любил в детстве. Иначе я бы не встретил Павлиновну, и тогда…
А детство мое прошло именно здесь — на старой городской окраине. Радостно было смотреть на серые коробки новых четырехэтажных домов, подымающихся из-за почерневших от времени и заводского дыма хибарок с обязательными ставенками на окнах — то синими, то зелеными, то коричневыми. Тут, в этих домах, и моя доля труда. Вон для того — углового — мы с Иваном Петровичем разбивали оси. К тому — желтому, что выходит в переулок, — «тянули» теплотрассу. А у детского садика задавали отметки под планировку. Значит, есть тут доля труда и старшего топорабочего Михаила Лебедева! Правда, младших рабочих в штате нет: дополнительных помощников Иван Петрович берет по потребности у прорабов на час-два из числа свободных подсобников. Но это уже детали, о которых можно не упоминать.
Не утерпев, я прошел и по знакомой улице. Пройти бы по ней, как прежде, вприпрыжку, гоня перед собой консервную жестянку! Но разве можно: старший топорабочий — и вдруг такое… Нет, надо пройти солидненько, степенно, чуть раскачиваясь с боку на бок, усталой, но твердой походкой — как-никак, рабочий класс!
Вот и дом, где прожили столько лет и откуда уехали в тот страшный год, когда погиб Тима. Не могли тут жить после этого… Пусть меньшая и худшая квартирка, но — не здесь. Эх, Тима, Тима…
Вот и знакомый подъезд с обшарпанной, исписанной ребячьими мелками дверью. Может, сохранились и мои упражнения? Пружина у дверей всегда была тугой, чтоб не открывались зимой и не студили подъезд. Маленькому не справиться, всегда приходилось просить взрослых.
Да и сейчас какая-то старушка силится одолеть ее. А руки заняты бидоном и раздутой авоськой. Я поспешил помочь и увидел, что это Павлиновна — та самая, с которой мы поменялись квартирами.
— Спасибо, сынок, — не удивилась она, увидев меня. — Хоть бы на лето пружину эту ослабили, силушки нет… Живешь-то как?
— Ничего, живем. Работаю вот… Старшим… — не утерпел я похвастаться.
— Это ладно, — согласилась Павлиновна. — Работать всем надо. — И, оглядев меня внимательно, но думая о чем-то своем, спросила: — Мать-то как? Плачет, поди, все? Ты не давай ей думать, дума — она, как ржа, всю душу съесть может.
Я хотел попрощаться, но Павлиновна остановила меня.
— А ты бы зашел. Сестра Фаинина книги какие-то принесла. Его, говорит. Думала, что по-прежнему живете здесь. Я уж не понесла вам: не к спеху, а только лишние слезы матери. В избушке лесной, слышь-ко, книги-то нашли. Геологи. А на книгах-то адрес его.
«Его» — это, конечно, Тимы.
Павлиновна принесла мне две книги: Обручевский «Спутник краеведа и путешественника», томик стихов Симонова и Тимину походную тетрадь-портфель. Он сам делал для нее корочки, оклеил парусиной и приделал тесемочки — завязки из ботиночных шнурков.