Группа составилась очень надежная: пять студентов последнего курса института, опытные и дисциплинированные туристы. Тщательно отработан и изучен был маршрут.
Ничто не предвещало несчастья. Аккуратно, по графику поступали вести с контрольных пунктов. Ребята шли даже с опережением графика. Успешно была пройдена самая сложная часть пути — стокилометровая «ненаселенка». Маршрут близился к завершению. Но в назначенный день с последнего контрольного пункта сообщения почему-то не поступило. Не было телеграммы и на следующий день… И еще на следующий. Три дня спустя начались поиски.
…Не забыть этот вьюжный февральский вечер, такой черный, что в трех метрах от фонаря уже ничего не было видно. Не закрыв за собой двери, вбежала Вера Андреевна — мать Фаи, спутницы Тимы по походу, — и с воплем бросилась к ногам мамы, сидевшей на диване. Как сейчас, помню остановившиеся, расширенные мамины глаза — незнакомые, дикие, такие страшные, что хотелось кричать.
…Их нашли в стороне от маршрута, по дороге к вершине, восхождение на которую не входило в план похода. Зачем они там оказались, никто не знал. Вещи были сложены отдельно, в лесной избушке на маршрутной тропе. А сами ребята — всегда такие дружные, по праву заслужившие звание «могучей кучки», — лежали разрозненно, далеко друг от друга: Тимофей — у подножия горы, трое ребят — километрах в трех от нее, в стороне от прямого пути к вершине, Фая — километрами двумя ближе их.
Ходили слухи, что их убили или хотели убить манси, не желавшие допустить чужих на вершину, считавшуюся у них священной. Но Тима всегда говорил о манси с уважением и симпатией. Говорил, что они добродушные, приветливые люди, что без нужды и мухи не обидят.
Без нужды… А может, в этот раз была нужда? Ведь говорят же, что гора считалась священной…
Что значила для мамы гибель Тимы, об этом я рассказать не сумею. Скажу только, что Тима был ее надеждой после гибели нашего отца, ушедшего на фронт в последний год войны. Его никак не снимали с брони и отвечали отказом на каждое его заявление, утверждая, что он незаменим на своем участке. Лишь когда отец сумел тайно подготовить себе преемника и убедил начальство, что он ненезаменим, его отпустили. В это же время появился и я… хотя еще и не на белый свет.
С трепетом ждала мама с маленьким Тимкой прихода почты. Письма шли нечасто, но аккуратно. Отец писал, что война, судя по всему, идет к концу, близка победа, просил не волноваться за него и как-нибудь проскрипеть до его возвращения. А маме — с нами двумя — жилось нелегко. Так нелегко, что она не любит даже вспоминать об этом времени. Ее заработка трестовской машинистки едва хватало на то, чтобы отоварить карточки и уплатить за квартиру. Тима уже ходил в школу, а одеть его было совсем не во что. И пальто и шубой ему служила перешитая отцовская телогрейка. В доме была одна простыня и две наволочки, но и те перешили на пеленки, когда родился я. Одеялом мне служила старая скатерть. Но, я знаю, мама никогда не жаловалась, не отчаивалась. Она ждала и надеялась.
Пришел День Победы, и мама спокойно вздохнула: опасность для отца миновала и теперь можно было ждать его домой. Вот почему месяц спустя подсунутое почтальоном под дверь письмо встретили как радость, как возможное сообщение о скором приезде отца.
Но в письме было другое. То, что называли похоронной. Отец погиб при разминировании жилых домов под Берлином.
Он так и не увидел меня: я родился после его отъезда.
Так мы остались втроем — мама, Тима и я.
Тима очень походил на отца, и мама могла часами смотреть на него спящего, воскрешая в памяти дорогие ей черты.
Тима был и надеждой. Мама изнемогала, работать ей становилось уже не под силу. Он должен был стать кормильцем. Не раз порывался он бросить учебу и пойти работать, но мама настояла, чтоб он окончил институт.
И вот накануне выпуска… Нет, мне и сейчас трудно говорить об этом…
Понятно поэтому, каким волнующим событием была для меня находка Тиминой тетради и каким горем — потеря ее.
Я решил найти похитителя.
Эдька настаивал, что это — старик. Пожалуй, и вправду больше некому. Как истый почитатель «Библиотечки военных приключений», Эдька разработал обстоятельный план поисков преступника. Он поджидал меня после работы и ошарашивал новыми деталями своего фантастического плана.
То он предлагал отнести Обручева и Симонова в лабораторию и снять там отпечатки пальцев, непременно оставшиеся на книгах (как будто старик перед похищением тетради обязательно трогал книги). То осматривал с лупой скамью в надежде найти ниточку одежды или пепел с папиросы (хотя старик, по-моему, не курил). То что-нибудь еще.