Но за этим идолом шла особая охота из-за его выдуманной ценности. Да и сами народы ценили его, вероятно, больше других. Повидав и посравнив разных богов — из дерева, из кости, из камня, примитивных и грубо сделанных, какой-нибудь вогул, конечно же, отдавал предпочтение искусно сделанной блестящей скульптуре, которую ему своими руками не сработать. И нес дары больше и чаще именно ей, а не топорному болвану. Да и функции покровительства у нее были более широкие, не то что, скажем, у рыбного бога — лягушки Лопанзюк, которую, если путина не удалась, можно и в костер бросить за ненадобностью. Почтение родителей и благоволение ко всем промыслам сразу в огонь не бросишь.
А там уже пошло нарастать, как снежный ком: больше даров стало у идола — возросло и уважение к нему.
Но до поры до времени. Изменялись условия жизни, изменялись и взгляды на идолов. Многие приняли христианство, многие окультурились около русских, Как-никак двадцатый век пришел и к ним — повидали моторные суда, новейшей системы ружья и снасти, научились и в бинокль смотреть, и перед фотоаппаратом позировать, кое-где в чумах и граммофон появился… Нет, не теми уже глазами смотрели на Золотую Бабу язычники начала ХХ века, что их предки во времена Герберштейна ли, Ермака ли, Филофея ли. А уж к нашим годам, надо думать, ей только старики и поклонялись по старой памяти, многие идолы вообще пошли на свалку или заброшены были в старых амбарчиках, притулившихся где-то в таежных топях.
Не случайно молодые ненцы, ханты и манси, выучившиеся в средних школах и университетах, ставшие комсомольцами и коммунистами, ничего не знают о Золотой Бабе. Даже легенды о ней редко кто слышал.
Не явствует ли из этого, что Золотой Бабы, по-видимому, уже нет, что она для нас потеряна? Если и есть копии ее, то это все же не оригинал.
Сколько на ее долю выпало испытаний: за нею гонялись и древние скандинавы, и новгородские ушкуйники, и ретивые попы-московиты, и отряды Ермака, и «крестовая рать» Филофея, и ученые, и воины, и проходимцы!
Если даже никому из них не удалось поймать золотую богиню, то она могла быть забыта где-то в лесах после того, как внезапно погибли ее хранители. Наконец, уничтожена самими жрецами во избежание греха, для предотвращения новых неприятностей. Многолетние религиозные преследования могли убедить маленькие северные народности в том, что основная приманка, влекущая на их земли пришельцев, это — главные родовые идолы. Значит, надо избавиться от них, и этой ценой обеспечить покой своему народу.
Но ведь это все опять-таки предположения. А ведь и оригинал Золотой Бабы был, и копии с него видели люди. И если уж не оригинал, то хоть какая-то копия его могла еще сохраниться? И находка ее, несомненно, что-то прояснила бы в сложной и запутанной истории древнего идола.
Так что стоит поискать? Пожалуй, да.
Тем более, что появился дополнительный повод к походу в те места.
Дело в том, что, собирая сведения о священных горах на Северном Урале, я встретился с интересным сообщением.
Как-то, возвращаясь в город, я опоздал., на последнюю электричку и вскочил в вагон поезда Хабаровск — Москва. За полтора-два часа пути успел познакомиться и разговориться с геологом, бывшим уральцем, а ныне работающим где-то в Якутии.
Геолог рассказал мне, что на столе у своего деда, — старого уральского геолога, он видел в детстве красивый штуф горного хрусталя. В центре штуфа — большой, идеально прозрачный, четко ограненный природой кристалл, а по бокам — два маленьких. «Золотая Баба и ее дети» — звал этот штуф дед. Рассказывая внуку вместо сказок различные истории из своей богатой приключениями жизни, он поведал и историю этого штуфа.
Однажды — это было еще в начале нашего века — дед, тогда еще молодой геолог, повстречал в тайге человека. В изодранной, покрытой засохшей кровью одежде, он лежал с закрытыми глазами у комля поваленной бурей старой лиственницы и тихо стонал. Мошка густо облепила его лицо, особенно глаза, губы и нос. Рядом валялась, хищно оскалив зубы и закатив потускневшие глаза, матерая рысь. В горле ее торчал нож.
Оставив собранные за день образцы и освободив крошни, дед взвалил человека на спину и полдня волок его до лесной избушки. Неделю выхаживал его и, только когда убедился, что человек останется жить и день-два может обойтись без его помощи, отправился в далекое, но единственное в этой округе селение, чтобы известить сородичей раненого.
Когда прощались, Максим (так звали раненого манси) горячо благодарил спасителя и подарил ему единственное, что нашлось в мешке, — прекрасный штуф горного хрусталя.