О Золотой Бабе забыли. Но, кто знает, может быть, она жива до сих пор?
Реферат я закончил, но оказалось, что он никому не нужен. За столь «срочно нужной» работой никто не являлся.
Я позвонил по номеру, который был записан карандашом сбоку письма. Мне ответили раздраженно, что никаких студентов в этой квартире не проживает и не проживало и что ни золотыми, ни какими-либо другими бабами здесь не интересуются.
Хорошенькая история!
Я сходил в поликлинику, измерил наконец свое кровяное давление, достал из стола успевшую запылиться рукопись незаконченной главы об истоках Малаховки и начал понемногу забывать о Золотой Старухе и о каком-то лохмаче, втянувшем меня в оказию, стоившую месяца трудов.
И, наверное, вскоре бы благополучно забыл. Если бы не…
Однажды, когда я, закончив свои дела в библиотеке, собирался уже уходить, меня остановил молодой человек с фотоаппаратом, висевшим через плечо. Он еще не успел заговорить, как я понял, что это он — искатель Золотой Бабы, турист и антирелигиозник по совместительству.
Да, я не ошибся: он был довольно лохмат (хотя и не очень), в узеньких зеленых брючках (хотя и не на молниях) и в пестром сером пиджаке. Усиков, правда, не было. Внешне его стоило признать даже приятным — темные большие глаза, любезная улыбка, вежливые манеры.
— Вы не скажете, как найти Степана Аристарховича? — спросил он меня.
— Скажу, — ответил я. — Он перед вами. Хотя, с вашего позволения, меня зовут Стефаном. Вы насчет Золотой Бабы?
Он как-то удивленно взглянул на меня и, помявшись, подтвердил мое, очевидно, неожиданное для него, предположение.
— Да… Не совсем… Но все-таки…
— Слушаю вас, — сказал я.
— Сурен, — отрекомендовался он, пожимая мою руку.
Мы уселись за одинокий столик в углу читального зала, пустынного в этот день.
Мой новый знакомый оказался очень л, юбезным и почтительным юношей. Насчет «нахала» я сразу же снял свои подозрения.
Молодой человек предупредительно осведомился о моем здоровье, уважительно упомянул о моих статьях и заметках по истории города, с сожалением отметил, что в последнее время не видит их в местных газетах. (Знал бы он, что причиной этому — его письмо и Золотая Баба!)
Сурен сообщил мне, что составляет фотоальбом выдающихся деятелей Урала, своих современников, и хотел бы включить в него и мой портрет. Довольно упорно отказывался я от этой чести, не считая себя вправе… Однако он настоял, утверждая, что альбом этот не выйдет за стены его комнаты и нужен ему исключительно как память о лестных встречах. То забираясь с аппаратом на стол, то совсем ложась на пол в поисках точки съемки, Сурен терзал меня добрых десять минут, пытаясь сделать снимок пофотогеничнее. И только потом скромно задал свой главный вопрос.
Ласково поглаживая лежавший перед ним футляр с фотоаппаратом, он нерешительно, словно извиняясь за неуместное любопытство, сказал:
— Я, знаете ли, очень люблю наш край. Особенно его историю: Да, вы угадали: меня, в частности, интересуют легенды о Золотой Бабе. Не правда ли, как это поэтично? — И, видя, что я собираюсь возражать ему, быстро продолжал: — Мне довелось слышать, что где-то на севере еще должен быть жив старый шаман. Несколько лет назад его видел молодой геолог Петров. Этот шаман, наверное, мог бы рассказать много любопытного. Да вот беда: запамятовал название селения, где он живет. Не помните ли вы, дорогой профессор? Молодой Петров, кажется, внук вашего старого друга…
Я профессором никогда не был и никогда никому не рекомендовался так и поэтому, вначале оторопев от изумления, немного рассердился:
— Это вы оставьте, милейший! Я, кажется, не давал повода… — Но сразу же остыл: молодой человек мог назвать меня профессором из уважения к моим сединам. — Петрова я Действительно знал, знаю и внука его.
Хитрец! О письме он смолчал: конечно, чувствовал себя виноватым, потому что так долго не заходил за ответом. За это время он и сам успел многое узнать о Золотой Бабе и пришел только лишь уточнить некоторые неясные вопросы. Нет, что ни говори, а и лохматая молодежь может быть не такой уж глупой!
Название селения я, конечно, не забыл. Это в районе Шаманихи — священной горы манси. Знаю и о шамане. Памятка о нем стоит на моем письменном столе. Покойный Павел Никифорович, дружбой с которым я очень гордился, рассказывал мне о давнем таежном приключении, когда спас от гибели этого шамана, а в благодарность получил от него замечательный штуф горного хрусталя. Незадолго перед смертью Павел Никифорович подарил штуф мне..