Эх, небо! Голубое небо! Бываешь ты не только голубым, но и чёрным, и тёмно-синим, и фиолетовым, и оранжевым, и красным. По тебе ли упорно ползёт каждый день сия золотая улитка? Ты ли принимаешь вечных белых странников, непрестанно молящихся ей? На тебе ли расположилось множество мелких серебристых точек, тихо, уютно спящих в объятиях твоих? Не можешь же ты быть с ними жестоко, о небо, когда наблюдает за тобой большое грустное пятнышко — плачущая луна. То ослепит она нас своим серебристым блеском, показавшись полною; то скроет часть тела своего в тени и мы увидим сияющую, холодную косу; то спрячется она, уставшая, полностью в сказочную, неведомую страну… Тогда мы будем ждать, ждать, ждать её непременного возвращения. Увидим её одевающуюся — обрадуемся, как дети, её встрече и поневоле улыбнёмся… Но что же небо? А небо… Надо ли его описывать? Не можешь ли ты, мой читатель, выглянуть и посмотреть? Нет? Хорошо… Но, боюсь, тяжеловато мне. А всё-таки ты, читатель, не переживай: я тебе помогу… Что же небо такое? Может, зеркало, направленное на море? Облака тогда — его пенящиеся валы, буруны? Не думаю. Такое спокойное небо это голубое… Глядишь — и не понимаешь, какой секрет сокрыл в нём Творец. Туда ли мы все тянемся? Там ли хочет оказаться человек? Сесть бы на плывущую овечку и забыться… Что мне до проблем? Я выше их, не достать им меня с больной, проклятой почвы! Приятно обдувает танцующий ветерок… Слава тебе, Боже! Но, похоже, я так и не описал неба… Но что я вправду могу про него сказать такого, чтобы выполнить пред мной поставленную задачу? Не знаю… Неужели не описал я неба? Голубое… небо… О солнце! Улитка! Как же ты греешь моих героев! Благодаря тебе им тепло, по крайней деле телесно… Право, я не знаю, что сказать. Прости меня, мой читатель, пожалуйста.
Пеньки? Не описывал ли я вас, равно как и другие предметы, следующие выше? Но ладно. И что же мне про вас сказать? Куда подевалось моё поэтическое чутьё? Не вижу я теперь мир красочным: всё стало серым, хмурым, одинаковым… Как вылечить эту болезнь? Как вернуть утраченный дар? Сделаю небольшой перерыв. Для вас его и вовсе не будет, но для меня… Наверное, я должен спать.
Я проснулся. Не хотел я делать абзац, ибо предпочитаю великую строгость тексту, что я создаю. Но что пеньки? Разве вы не знаете? Ничего в них необычного я заметить не могу. Гляжу, гляжу — обычные пеньки: деревья обрубленные. Кто их обрубил? К сожалению, не знаю. Приглядевшись, можно заметить муравьёв… О, это ты, что ли? Помнишь, я с тобой разговаривал? Да, здравствуй! Как мы могли встретиться? Ты ли тот самый муравей, с которым я беседовал ранее? Ну что, как жизнь твоя? Всё так же? А вот герои мои идут, идут… Ты тоже идёшь, но так медленно… Видел ли ты что-то, что дальше нескольких метров? Наверное, нет. А мои любимцы прошли их за несколько секунд! Сколько открыто нам, грешникам, а муравьям сим — нет. Грустно! Я бы мог взять тебя с собой, но не буду вмешиваться в определённый природой порядок. Пока! Жаль, конечно, что я не смог описать пеньков. Но поверьте мне: в них нет ничего особенно необычного. Или попробовать? Вижу я их как великие утёсы, на которых не хватает чьих-то домов. Конечно, тут ползают такие товарищи наши, как насекомые, например муравьи, но… они ведь тут не живут! А я сейчас уменьшусь, перемещусь туда, на пенёчек, не очень высокий, больше низкий. Посмотрю вниз — взвижу мелкую траву, наверх — великие деревья. Эх, дерево! Я же на брате твоём стою! А ты… Но также я вижу, взглянув на окружающее меня ниже, ручейки…