Ручейки? Эх, синие линии, растёкшаяся краска! Один из вас проходит мимо пенька, растекается понизу. Кто рисовал тебя? Какой бог-ребёнок сидел и пытался что-то создать? Где он? Вдруг мир сей суть лишь мысль какого-то дитяти? Не думаю. Но кто же плывёт по тебе, ручеёк? Какие твари водятся в тебе? Чудовища ли? О да, я есмь определённо великое чудовище, про которое тут слагают легенды! Я есмь великий великан, что способен уничтожить всякую тварь здесь. Но я, как уже говорил ранее, вовсе не намерен совершать сие. Бог знает, что там, в этом ручейке: не вижу я ничего, никого. Но, наверное, кто-то там всё-таки есть… Извини мне, мой друг-читатель, что я так вот безответственно отношусь к своей мнимой работе. К сожалению, не знаю, что там водится. Но виден мне ручеёк побольше — река. Может быть, там я смогу найти кого-то?
О да, река! После тебя я вернусь к своим героям… Но что же в тебе? А вижу я рыбу. Да, рыбу! Какую рыбу — бог знает; но вижу. Она серебристая, рыба сия. Вот и всё. Эх, река! Найду я сейчас настоящий утёс да встречу тебя и, обратившись в птицу, полечу к тебе… Сяду на дерево, расположившееся на нём, и буду смотреть в разные стороны. Внизу, вероятнее всего, будет течь какая-нибудь речка… Знакомая картина? Я ведь видел её, будучи на пеньке, только уменьшенную… Ты, может быть, создание уже взрослого бога? Не знаю… А кто знает? Эх, река… Кто отнял у меня вдохновение? Не вижу я более мира сего… Но ладно — о! Над тобой сейчас мои герои, они идут по деревянному мосту! Хорошо, нужно вернуться к ним.
Так, я с ними. И что же? О, похоже, Столица уже видна! Да! Я помню, что вроде бы как-то обещался описать её. Или нет? Не знаю. Наверное, я говорил про крепость. Ты, впрочем, читатель, знаешь куда лучше меня.
Итак, я вижу деревянные домики. Причём из-за недостатка места некоторые тянутся ввысь. Хотя нет, эти, что выше, были инородные, не такие, как те, из которых они «росли». Они вовсе не росли: всё было какой-то надстройкой, искусственным продолжением. В общем, город не был аккуратным: содержимое его делалось больше для использования, нежели для вида, — без души. Пыхтят там разные машины, разные заводы, так что в городе всегда какая-то дымка, а над сим строением людским парят серые тучи. Жить там тяжело: постоянный трафик, шум, задымлённость, теснота и даже преступность — всё это мешает нормальному существованию.
И это ли описание Столицы? Не верю… Куда подевалась, где затаилась моя способность писать? Я… очень сильно расстроен. Теперь я говорю ровно так же, как говорят и другие, — я утратил свою загадочную индивидуальность. Эх! И что же делать, мой дорогой читатель? Я так хочу тебя обрадовать, взять и нарисовать потрясающую картину, которой бы ты мог любоваться… Увы, нет! Не могу… Не выходит ничего! Слёзы… только слёзы — мнимые, поэтические.
Посмотрим на Столицу глазами наших героев. Подойдя к окраине, они встретили некую арку, приветствовавшую всех, кто пожаловал в город, которая была сотворена из какого-то белого камня, но не ярко-белого, а тусклого. К арке примыкал высокий деревянный забор, служивший границей мегаполиса.
— Вот мы и дошли, — проговорил Арсений.
— А… а для чего мы сюда пришли? — спросил удивлённо Тайлер.
— Неужели ты забыл? — вмешался вдруг Сан’сан. — Мы пришли сюда, чтобы набрать команду для штурма крепости.
— Ох!.. У меня… плохая память.
— Итак, пойдём в здешнюю таверну и найдём там отряд, — сказал Арсений.
— Отряд! И как же мы будем его искать? — вновь спрашивал Тайлер.
— В этом городе полно разных наёмников, — помогал понять орку Сан’сан, — так что найти людей для операции будет нетрудным занятием.
Господи! Господи! Это Ты забрал у меня возможность что-то творить словами? Что произошло?! Где же тот слог, которым я говорил с тобой, читатель? Где же он? Куда он исчез? Тогда я писал для себя либо для особенных читателей, но теперь я с великим нетерпением жду окончания работы, дабы опубликовать сию глупость, смеющую прятаться среди других, гораздо более, извините за столь детское слово, хороших литературных творений, — признак ужасной гордости. Страшно! И что же делать? Теперь мне не доступны речи наших героев; виды, их окружающие. Господи, Иисусе Христе… Что же… делать?
Итак, эти глупые герои направились в таверну! Взору их открывались маленькие деревянные домики, натыканные тут, прямо как в муравейнике. Вот, что-то двинулось сбоку, в тёмном переулке, — то была крыса или мышь (к сожалению, мне трудно их различить теперь). Она вбежала в какую-то грязную разрисованную коробку, полную мух: насекомые тотчас полетели вверх, как дым. Видно, там была какая-то еда! Бог весть какая: моему взгляду недоступна, к сожалению, сия информация. Я бы, конечно, мог туда заглянуть, перевернуть сию коробку, однако — о, умоляю, прости меня, мой единственный друг! — я побоялся либо вони, исходящей оттуда, либо какой-то непонятной заразы, что, возможно, можно подхватить, как мячик какой-нибудь, либо найти там то, что шокирует тебя, читатель. Меня-то то вряд ли шокирует, так как ничто не берёт мой поехавший, помешанный ум, но вот твой, читатель… Ты очень удивишься, осознав, что писанину, предназначенную для представителей рода человеческого, которые более менее опытные на сей земле, то есть просуществовали здесь как минимум лет так восемнадцать, написал человек, которому, Господи, меньше восемнадцати, годика так на два иль три. Спаси Господь от таких авторов! А ведь этот клоун ещё и врёт: в самом начале сказано: «Я, видевший эти события человек, хочу сказать: я не назову лица своего». Эх, истинный клоун!