Но в чём же состояла истинная работа, истинное занятие героя нашего Тайлера? Неужто каждый день он направлялся ко гнезду своему, или месту работы, в предвкушении эпических битв, неистовых сражений, страшных драк? Право, нет: лишь однажды его вечное бдение дало результат…
Только несколько минут назад солнце ушло освещать другие поля, моря, горы, города — различные дали, неведомые нам. Теперь взору какого-нибудь путешественника, который забрёл сюда будто бы в пещеру страшного монстра, не открылось бы такое мутное пятнышко, с великим усердием пытавшееся — и, быть может, старающееся и сейчас — каждый день пробить, разбить, уничтожить, прогнать эти многослойные кучи чёрного дыма, повисшие тут словно орда, поднявшаяся из преисподней. А впрочем, даже ей станет страшно и жалко при виде сего кошмара. Сейчас были сумерки, то есть темнее. Тайлер, обычно сидевший на своей табуретке, у которой была погнута одна ножка, бог весть каким образом оставшаяся ещё на своём месте, ходил из стороны в сторону. Его занимала какая-то мысль. Я, знаете, могу прочитать сию мысль: мне возможно всё! Уж он думал о том, что с ним произошло: почему помогает какому-то совершенно незнакомому человеку, зачем вообще на всё известное согласился, ради чего сюда пришёл? «Не лучше ли было мне как-нибудь уйти, как-нибудь сбежать — или даже не сбежать, а сказать прямо, что вот-де я не хочу с тобой, совершенно незнакомый мне человек, куда-либо идти, да и вообще совершать самое настоящее преступление? Мне кажется, надо было. Имею ведь на то неподдельное право. А ведь чего боялся? Неужели же я только родился и никогда не бывал в трудных ситуациях? Моя жизнь, в самом деле, имела бы низкую цену, если бы ей торговали как какой-нибудь книгой, так как очень трудная! Сколько разных событий со мной произошло! Я ведь несколько раз чуть не погиб! Вот как же я был рядом с орками? Что они со мной делали! Да оно ведь так страшно, что даже тот, кто это узнает, чуть ли сознание не потеряет от страха! А я прошёл через всё — сам, один! Прошёл! Ну и? А вот, несмотря на это, почему-то какая-то непонятная совершенно, очень странная робость проникла ко мне в тот момент да и после… А что, если я скажу сейчас? Да нет, уже поздно что-либо менять… А вдруг не поздно? Да вот же она, эта робость! Ах, но нет: раз взялся — кончай…»
Вдруг послышался какой-то шорох, как обыкновенно бывает в любых рассказах, повествующих о том, о чём повествую я. Мысль нашего героя прервалась из-за подобного происшествия. Начал он оглядываться по сторонам — никого. Эта площадка, имевшая заборчик, дабы кто-нибудь не свалился вниз, ибо там находится великая пропасть, и высокую стену, дабы, может быть, никто не поднялся, ибо там завод, была пуста. «Значит, — смекнул герой наш, — он наверху!» Тайлер подбежал к заржавевшей и ставшей подобной осеннему лесу лестнице — видно, всё-таки можно подниматься! — и начал быстро туда забираться. Раз, два — раз, два — раз, два! Пошёл, пошёл! Тут стояли какие-то огромные контейнеры, как бы гаражи, тоже в очень нехорошем состоянии. Огляделся — вот, вот, вот он, преступник! Это какой-то мужчина средних лет в чёрном, что должно было быть, одеянии. В его руках блестел кинжал, в сиянии которого отображался весь город с высоты великой, как бы птица летит. Вот, это то, за что сражаются сии молодые господа! Тайлер — за город, равно как и сей разбойник — за город; ибо разбойник хочет обрести богатства города, а Тайлер сохранить их.
— Эй, молодой человек! Что Вы тут делаете? Здесь уж нельзя Вам находиться! — произнёс наш паладин.
В ответ — тишина.
Как молния, но молния не резкая, а гибкая, стрельнул бегом плут в сторону Тайлера. Уж ноги его быстро, быстро сменялись, как какой-нибудь винт вертолёта иль бог знает чего. Рука крепко сжала кинжал — видно, грешить грехом даже для человеков грешных не боится! А наш рыцарь вытащил как бы булаву — щит бы ещё! — и стал в такую позу, в какую становятся те, кто сейчас будет драться.
— А вдруг Вы не справитесь? — усмехнулся Тайлер.
Вот, бежит он, бежит, уже почти добежал… Рука так и требует сего крепкого, резкого удара, которым забрать можно целую жизнь человеческую. А что ж такое жизнь человеческая? Отвечайте. Я жду. Уж не думай, что не слышу тебя, мой прелестный друг: я слышу и даже вижу тебя. Право, подумай: мне будет очень интересно узнать! Я ведь, в отличие от тебя, немножко одинок — почему бы тебе не утешить меня, грешного? А впрочем, как хочешь! Хотя люди всегда поступают так, как хотят… Разве я ошибаюсь? Разве я неправ? Но ведь что такое жизнь? Сейчас я выскажу своё мнение, мой единственный дружок, и ты узнаешь, что думаю я… Здорово, не правда ли? Ради сего человеки жертвуют временем, силой, успехом, иногда здоровьем, иногда жизнью праведной, то есть вечным счастием, обменивая её на вечные страдания… Ну так что? Вот сколько Тайлер трудился, сколько волновался, сколько думал, страдал, ел, пил, спал и всё, всё, всё! Сколько всего делал друг наш! Сколько всего! И что? Теперь я должен со всем сим попрощаться? Теперь ничего не будет? А как же?.. Я вот детишек ещё не сотворил, ещё не полюбил меня многоуважаемый женский пол… Я ещё хочу страдать, хочу ещё страдать, больше, хочу мучиться, хочу, хочу — а иногда радоваться! Хочу, хочу! Пожалуйста, не лишай меня жизни человеческой! Я, право, должен что-то ещё тут сделать, ещё не конец… Неужто конец? Неужто я, человек, сейчас умру и попаду в ад? К сатане? А почему? Почему я должен туда попасть? О нет! Нет! Нет!..