Он замолчал. Гресс подошла к нему совсем близко, прижалась лбом к плечу.
— Имри... — прошептала она, чувствуя, как от излишка чувств, от шквала эмоций, к горлу подступает ком.
Он погладил мокрые волосы, остановив руку на плече, заглянул в ее глаза. В свете огненных шаров и вспышек молний его лицо заострилось, стало резче и тверже, и только взгляд остался доброжелательным и теплым, как золотистый свет.
— Выход где-то на границе, — сказал он, — там, где кончается этот мир, там, где только пустота, где рождается от дуновения мысли то, что ты хочешь увидеть. Сияние звезд, чудовища или путь домой. Ну, я думаю, ты меня понимаешь....
И Гресси пошла, не понимая почему, не понимая куда, не понимая зачем, не разбирая дороги, шлепая по лужам. Хотелось обернуться и, посмотрев на него, вновь заглянув в медовые, янтарные глаза, ухватить за плечи, встряхнуть, заставить передумать.
Она ему верила. Она ему верила, несмотря на то, что все, известное ей о мире, восставало против того, что говорил он. Она ему верила, и, потому, не могла остановиться.
Я смотрел ей вслед. Она уходила, уходила прочь, унося свои сомнения с собой. Ну, что я еще мог сказать ей? Я мог многое сказать. У меня же тоже были сомнения. И страшно не хотелось оставаться под дождем, в саду, одному. Я не чувствовал как по моей коже, омывая тело, пропитав насквозь водой тунику льются струи воды.
Да, я плакал, непростительная слабость, ну так, что ж. Под дождем слез не видно. Я не сказал ей об этом, но к чему? Что б она уговорила меня? Но это мой, не ее, выбор. Выбор, который каждый делает сам.
Что еще я ей не сказал? То, что, в том мире где-то бродит певец, которого мне так хотелось увидеть? (Друг мой, Аретт, видно стоит попрощаться с мыслью, увидеть тебя вновь.) Что еще меня грызло? Да много разного. И ощущение неизбежности конца, и жалость и грусть.
Но, что поделать, если в этом мире нет места Аюми? Я понимаю, что, видимо, мне не придется больше, без маски бродить по мирам Лиги. Тогда, когда я на самом деле стану Аюми. А это не заставит себя долго ждать.
Я уже чувствую, как меняется мое тело, как просыпаются силы, до этого мне неведомые. Пусть. Я не стану об этом жалеть. Пусть будет так.
Иногда мне кажется, что Эрмэ, создавая Аюми, ковала не оружие, а капкан для себя самой. Только такой романтик как Аретт мог предположить, что Аюми — совершенство. Только Аретт мог верить в то, что Аюми вернутся.
Аретт, где он? Эта мысль тоже точит мой разум. Я думаю, пытается ли остановить Империю? И знаю, что скорее — да, чем нет. Я не поверю, что б он мог стать Лиге врагом. Не смотря ни на что, ни на какие испытания. Потому, что Аретт — это Аретт....
Заметив, как фигурка Гресс скрылась в замке, я медленно пошел к берегу моря. Я знал, — в этот час Он там. И я знал, — он, почувствовав меня, с той минуты, как я перестал сдерживать свою суть в плену, ждет. Пусть время сдвинулось во мне всего на несколько секунд. И его мысли потоком окутывают меня, окружают мой разум. Его мысли содержали сотни вопросов и ответов. Его разум проникает в мое сознание, вопрошая. Его разум? Мой? И где пролегает граница?
Я нашел его. Он был высок, ошеломляюще красив, глаза, неправдоподобно синие, искристые, как камни Аюми, посмотрели в мои глаза. Он был молод. Он был юн. Он был неопытен. Но это был тот, кого мне так не хватало в мире людей. Аюми.
— Здравствуй, брат, — проговорил я, по привычке, заимствованной у людей, протягивая ладонь, чувствуя как кончается мое вынужденное одиночество, от которого все эти тысячи лет я хотел убежать и пытался уйти. И он ответил мне пожатием.
Мы вместе стояли на вершине замка, глядя, как небольшая группа людей покидает этот мир, наш мир, наш Дом. Они уходили, туда, за границу степи, в, почти что, нарисованные горы.
Я видел Гресс, что, оборачиваясь, бросала на замок взгляды, словно пытаясь найти меня. Я видел Рокше, с его эрмийским кинжалом в ножнах. Рэя — здорового, забывшего обо всех своих болячках. Его здоровью мог бы позавидовать буйвол. Как молодости всех, покидавших этот мир, мог позавидовать любой, искусно омоложенный Властитель Эрмэ.
Позавидовать....
Я вспомнил тела, которых касались язычки пламени там, в прозрачных саркофагах лаборатории. Кто б мог сказать, что большинство из этого отряда были раз, несомненно, мертвы? Впрочем, какая разница? Они никогда не узнают об этом. Гресси смолчит, и Рокше тоже.
Эти люди не узнают о том, что технологии старой расы дали им новые тела, новую молодость и только память оставили прежней, ведь в памяти — истоки личности.
Они многого не узнают и не поймут. Как много не понял мой отец. Как многого не понимаю я. Многого не понимает и Джабариэль, — то ли хозяин, а то ли такой же, как и все гость.
Джабариэль, который, как и я, стоя на вершине, смотрит путникам вслед. Это он, почувствовав их отчаянье и боль, их, немой призыв о помощи, поспешил к ним на выручку. Как и мой безмолвный зов. И ему, как и мне, жаль расставаться.
И все же, мы не можем остановить этих, незваных, гостей. Не можем преградить им путь, заставить повернуть. У каждого — свой путь. И у каждого — своя судьба. И свою судьбу каждый выбирает сам. Аксиомы.
Я видел, как путники дошли до границ этого мира, до горизонта, который здесь не убегал с каждым сделанным к нему шагом, я видел как Гресс шагнула за границу — первой, а за ней шагнул Рокше. Зажмурившись, словно нырнув в холодную воду. Лия помахала нам на прощание, наверное, ожидая, что мы будем их провожать. Последним ушел Шабар. Он постоял несколько секунд, выжидая, а потом, не оборачиваясь, шагнул в неизведанное.
А потом произошло то, чего не ожидал ни Джабариэль, чего не ожидал я; потом границы мира раздвинулись.
И глядя на снеговые шапки вершин, ярко отпечатавшиеся там, вдали, сиявшие под светом двух солнц, отблески одного из которых медленно гасли, я понял, что, то не мираж и не сон. Что они, эти снеговые вершины, реальны, что просто, возникнув на месте пустоты, и, отодвинув ее, раздвинув горизонт, эти горы останутся здесь, в нашем мире, навсегда. Рэанские горы, точная копия тех, в которые ушли те, кого на несколько дней (месяцев? лет?) приютил мир Аюми.
Да-Деган оторвался от бумаг, разложенных на столе, и молча взглянул на посетителя. Выдержав паузу, слегка кашлянул, словно давая понять, что ждет от того каких-либо действий.
Человек не отозвался. Он стоял перед столом, глядя на вельможу с неприятием и ненавистью, которых не трудился даже скрывать. Да-Деган в ответ на это улыбнулся.
— Вы ничего не хотели б у меня спросить, Хэлдар? — проговорил вельможа сладко, — мне казалось...
— Только казалось, — ответил Хэлдар хмуро. — Унижаться перед вами я не намерен.
— Напрасно, — отозвался Да-Деган, — я б на вашем месте унизился бы. Потому как у меня есть подозрения, что ваша голова стоит меньше, чем я за нее заплатил. А это очень неприятный для меня факт. Я б постарался загладить эту шероховатость в наших с вами отношениях, конечно, будь я на вашем месте. Или вы хотите, что б на ошибки вам вновь указывал Катаки? Согласитесь, он умеет убеждать...
Да-Деган оборвал свою речь, словно поняв, что слова не совсем доходят до понимания его собеседника, слегка пожал плечами, подойдя к окну, отдернул тяжелую ткань расшитых золотом портьер и с тоской взглянул на унылый пейзаж.
Серые глаза казались сонными. «Еще бы», — подумал Хэлдар, вспомнив обед с переменами блюд, стол уставленный яствами, так, что казалось, будто ножки стола тихонечко скрипят под непомерной тяжестью.
— Хэлдар, — зевнув, проговорил вельможа, — мне очень жаль, но приходится признать, что вы не гений, а балбес, и Локита была права, когда назвала вас юным маразматиком и лентяем, почившем на лаврах. Меня не устраивает скорость, с которой вы создаете для Иллнуанари флот. Слишком медленно, слишком неторопливо. Я уже думаю о том, что б подыскать себе другого гения.