Бюрштейн, ослепленный ужасом и восторгом.
«Геро и Леандр»!.. У вас… у вас рукопись… и стихотворения… неопубликованные…
Мария.
Прочь!.. Не смейте глядеть на них! Не смейте приближаться. Они мои, только мои!.. Ничего не достанется вам, ничего! Ничего не удастся вам подделать, искромсать, оболгать!.. Неужели вам всего мало?.. Ничего! Хотя бы вы у меня в ногах валялись… Слишком долго вы измывались надо мною…
Бюрштейн.
Но, сударыня…
Мария.
Ничего… Слишком долго я молчала… двадцать лет… Я больше молчать не могу, я должна об этом крикнуть… Мир должен услышать это, весь мир!.. Жизнь мою я загубила для него, глаза свои испортила ночною работою, пальцы исколола шитьем, выгнать дала себя, как собака, жила там, в Америке… Но похоронить себя я не дам… Вы думали, что я умерла, оттого что я молчала, и уже попирали ногой мое имя… Вы меня ограбили… оттого что я не оборонялась… Но это, это последнее, я не дам вам украсть, не дам…
Бюрштейн.
Заклинаю вас… это не моя вина…
Мария.
Но и не моя, клянись!.. Я приехала, чтобы заключить мир… хотела еще раз посетить могилу… увидеть Фридриха… О, я ведь так устала, и только отдохнуть я хотела душою, один только день… Но она меня прогнала, вытолкала из дома… Она, укравшая у меня все… и его самого, и его творения… все… А теперь еще вора подсылает ко мне в дом… хотела бы выкупить у меня эти бумаги, не так ли?.. Или выманить словами, — вы, может быть, намерены оплести сладкими речами старую дуру, которая все отдала и молчала, вы станете ей льстить, чтобы похитить у нее последнее?.. Но я ничего больше не отдам, слышите, мразь вы этакая!.. Ничего!.. Слишком уж много отдала я этой деспотке… слишком много… Ах!..
У нее кружится голова, и она хватается за стол.
Бюрштейн, подскакивая, поддерживает ее.
Пожалуйста, успокойтесь… Я вполне понимаю ваше волнение… Но вы заблуждаетесь…
Мария, тяжело дыша.
Благодарю вас, мне легче… Это бессмысленно с моей стороны… но это должно было когда-нибудь прорваться наружу… Слишком долго я молчала… Впрочем, дальнейший наш разговор бесполезен. Я хочу теперь только покоя, еще немного мира… Пожалуйста, уходите… Благодарю вас за хлопоты, — но вы сами понимаете, что это было бы нелепо… Скажите сами, вы мне чужой человек… скажите сами: разве эти письма, это мое последнее достояние, были бы в безопасности в этом доме?.. Скажите сами.
Бюрштейн молчит.
Мария.
Отвечайте же… Скажите правду…
Бюрштейн.
Боюсь… что нет.
Мария, глубоко вздохнув.
Благодарю вас за то, что вы, по крайней мере, на этот раз были со мною правдивы.
Бюрштейн.
Я не хочу вас дольше задерживать… Но позвольте… позвольте мне сказать еще только одно… Я заслужил этот позор… Я знаю, я знал всегда, что мы совершили преступление по отношению к одной человеческой жизни… Но именно поэтому должен я вам сказать… как… как это могло случиться… Я поступил в дом молоденьким студентом, в качестве секретаря… Постепенно меня посвящали в более важные вещи… Я был ослеплен поклонением, опьянен добротою… был так счастлив, что меня терпят, и когда мне, после его смерти, поручили составление биографии, я сделал все, что мне указали… Я питал безграничное доверие… я думал, что так и надо писать. Только впоследствии у меня зародилось подозрение, но было уже слишком поздно, меня оплели… Мы уже работали, собственно говоря, только над тем, чтобы замазывать трещины… возврата не было… вот почему я, в сущности, никогда не отдавал себе отчета, как провинились мы перед памятью о вас… Только вчера, когда я вас увидел, услышал ваше имя, мне стало ясно то, чего я и сам не подозревал… Человек ведь сживается с собственной ложью… Но я дал себе клятву… довольно теперь! Как бы это ни было трудно, я начну сызнова, я этого больше на себя не возьму…
Стук в дверь.
Мария.
Кто там? Войдите!
Горничная, с визитной карточкой.
К вам один господин…
Мария.
Что за чудеса? Долгие годы я жила, как в гробу и вдруг меня вырывают теперь из могилы. Сегодня утром здесь уже был Иоган, принес эти розы, добрый старик, а теперь… Где мой лорнет?
Читает карточку и гневно восклицает.
Ах! Второй посол!.. Ну, и торопится же она! Как я рада ее испугу! Наконец-то, и она, она тоже!