Мария.
Но, дитя мое, как могли бы вы меня помнить?.. Больше двадцати лет живу я там, за океаном…
Фридрих.
И все-таки я вас узнал. Я вспомнил вас по портрету, который видел ребенком. Это была фотография в золотой рамке, уже потускневшая. Вы там в кринолине, с темными волосами. Я помню ваше лицо. Портрет стоял у отца на письменном столе… Как часто, как часто я видел его!
Мария.
Стоял… на его столе, сказали вы… Этого… я не знала… не надеялась…
Фридрих.
До последнего дня его жизни! Как часто я видел его.
Мария, взволнованно.
Все-таки, значит… Спасибо, спасибо вам, Фридрих Франк, за эти слова.
Фридрих.
Потом он исчез… Потом и я утратил память о вас… Но вчера, когда вы пришли и я вас узнал, то увидел самого себя снова на коленях у отца… почувствовал такую близость к нему… не зная почему… ничего не зная про вас… только ваше имя…
Мария.
Они вам ничего не сказали?
Фридрих.
Ничего… Ничего… ни слова!
Мария.
Никогда не говорили вам обо мне?.. А он, говорите вы, до последнего дня хранил мой портрет?..
Фридрих.
Ничего не говорили… И поэтому я смотрю на их молчание, как на вызов. Я знаю, что она мне нужна, необходима, эта правда… необходима, чтобы понять того, кем я сам себя ощущаю, и… не ощущаю, в то же время… Скажите, скажите мне, кем были вы моему отцу?
Мария.
Кем я была вашему отцу?.. Как это выразить?.. Разве знает человек, что он составляет для другого… Иногда, пожалуй, бремя, любовь, гнет и тормоз… Ведь все так перемешано в жизни двух людей… Сами они едва ли знают… И вот приходит ребенок, и поднимает руки, и спрашивает: кем были вы моему отцу?.. Кем я была ему? Иногда, быть может, многим, иногда — ничем… Было время…
Она не может от волнения продолжать свою речь, затем порывисто подходит к столу и достает из-под разбросанных листков рукопись.
Вот… читай… здесь… может быть, он сам говорит…
Фридрих в растущем волнении, с радостным и, в то же время, гневным восторгом перелистывая рукопись.
«Геро и Леандр»?!. Его рукопись… почерк отца?.. Она у вас… а мне говорили, что он уничтожил ее и день венчания… Как могли они… они говорили мне…
Мария.
Да, чего только они не говорили!..
Фридрих.
Его рукопись!.. Найдена вновь… существует… не уничтожена!.. Шильон, 1861… Шильон?.. Отец писал это в Шильоне?.. А они говорили: во Флоренции… Стихотворение на титульном листе… Я не знаю этого стихотворения… Вам… вам посвященное… можно мне прочесть его… можно?
Мария, прислонившись к стене, с закрытыми глазами.
Прочтите его!.. Прочтите вслух… чтобы мне еще раз услышать его в звуках вашего… его голоса…
Фридрих, дрожащим голосом, начинает читать.
Мария, мечтательно повторяя последнюю строку.
В веках признательность нетленна!
Фридрих, пылко.
Но ведь это… это чудовищное заблуждение… вам… вам посвящена эта поэма!.. А я, мы все… весь свет думал, что моей матери… С детских лет благоговейно взирал я на нее, как на ту, чья жизнь послужила канвою для этой вечной поэмы… А она вдохновлена вами! Вами!
Вскакивая.
Дайте мне… дайте мне эту рукопись! На один только час!
Мария.
Но зачем?
Фридрих.
Я должен им показать ее! Пусть они знают!
Мария.
Какой же вы ребенок!.. Вы думаете, ваша мать… не знает этого так же… как я…
Фридрих.
Она знала… она… знает это? и Бюрштейн тоже?
Бурно.
Но, в таком случае, это обман! Ложь, которая вопиет к небу! Так вот как… вот как они хранят отцовскую память?!. О, теперь я понимаю их боязнь, их испуг!.. Теперь я знаю все… но ведь я всегда знал, всегда чувствовал это… О, теперь мне все становится ясным… Но как они дерзнули так подделать его слова, его живые слова?.. На-смерть растоптать жизнь, которая была ему дорога!..