— Не от плюшек, так от чего другого, — подмигнул Рек.
— Да уж, — широко усмехнулся Хореб. Они сидели вдвоем среди накатывающего волной шума, молча и задумчиво попивали свое вино. Потом Рек подался вперед.
— Первый удар они нанесут по Дрос-Дельноху. Известно тебе, что там всего десять тысяч человек?
— Насколько я слышал, еще меньше. Абалаин только и знал, что урезывать регулярные войска, довольствуясь ополчением. Однако там шесть высоких стен и крепкий замок. Да и Дельнар не дурак — он сражался при Скельне.
— Да ну? Это там, что ли, один воин вышел против десяти тысяч, швыряя горы в супостата?
— Сага о Друссе Легендарном, — понизил голос Хореб. — Сказка о великане, в чьих глазах была смерть и чей топор наводил ужас. Собирайтесь в кружок, детки, и берегитесь темноты, где таится зло, покуда я рассказываю.
— Паршивец этакий. Как ты пугал меня в детстве. Ты ведь знал его — Друсса?
— Давным-давно. Говорят, будто он умер. А если и жив, то ему уже за шестьдесят. Мы бились вместе в трех сражениях, но я только дважды говорил с ним. И лишь однажды видел его в деле.
— И что, хорош он был?
— Страсть и вспомнить. Это было как раз перед Скельном и поражением Бессмертных — так, переделка. Да, он был очень хорош.
— Неважный из тебя рассказчик, Хореб.
— Ты хочешь, чтобы я, как эти дурни, без устали молол о войне, смерти и резне?
— Нет, — покачал головой Рек, допив вино. — Нет, не хочу. Ты ж меня знаешь.
— Знаю достаточно, чтобы любить тебя, хотя...
— Хотя что?
— Хотя ты сам себя не любишь.
— Не правда. — Рек снова наполнил свой бокал. — Я себя очень даже люблю. Просто знаю себя лучше, чем других.
— Порой мне думается, Рек, что ты чересчур требователен к себе.
— Ну нет. Нет. Я требую очень немногого. Я ведь знаю свою слабость.
— Странное дело. Чуть ли не каждый человек уверяет, будто знает, в чем его слабость. А спросишь его, он скажет: я, мол, слишком щедр. Ну а твоя слабость в чем? Давай выкладывай — трактирщики для того и существуют.
— Ну, во-первых, я слишком щедр — особенно с трактирщиками.
Хореб улыбнулся, покачал головой и умолк.
«Слишком умен для героя и слишком подвержен страху для труса», — подумал он, глядя, как его друг осушил кубок и поднес его к лицу, вглядываясь в свое раздробленное отражение. Хоребу показалось, что Рек сейчас разобьет хрусталь, — таким гневом загорелось его лицо.
Но молодой человек осторожно поставил кубок на стол.
— Я не дурак, — тихо сказал он и замер, поняв, что произнес это вслух. — Проклятие! Разобрало-таки.
— Давай-ка я провожу тебя в твою комнату.
— А свеча там горит? — покачиваясь на сиденье, спросил Рек.
— Ну конечно.
— Ты ведь не дашь ей погаснуть, нет? Не люблю я темноту.
Не то чтобы боюсь, ты ведь меня знаешь, — просто не люблю.
— Я не дам ей погаснуть, Рек. Положись на меня.
— Я полагаюсь. Я ведь спас тебя, верно? Помнишь?
— Помню. Дай-ка руку. Я провожу тебя к лестнице. Вот сюда. Давай, переставляй ноги. Вот так, хорошо!
— Я не колебался. Кинулся в бой с поднятым мечом, верно?
— Верно.
— Нет, неверно. Я стоял минуты две и трясся. И тебя ранили.
— Но ты все-таки пришел мне на выручку, Рек. Разве ты не понимаешь? Рана — пустяки. Главное — ты меня все-таки спас.
— Для меня это не пустяки. Горит в моей комнате свеча?
За ним высилась крепость, серая и угрюмая, окруженная дымом и пламенем. Шум битвы звучал у него в ушах, и он бежал, задыхаясь, с колотящимся сердцем. Он оглянулся.
Крепость была близко, ближе, чем раньше. Впереди маячили зеленые холмы, окружающие Сентранскую равнину. Они мерцали и отступали от него, дразня своим покоем. Он побежал быстрее, и на него упала тень. Ворота крепости отворились.
Он боролся с силой, что влекла его обратно, кричал и молил. Но ворота закрылись, и он снова оказался в гуще битвы, с окровавленным мечом в дрожащей руке.
Он проснулся, широко распахнув глаза, раздувая ноздри, с рвущимся из горла криком. Но нежная рука легла на его щеку, и чей-то голос произнес ласковые слова. В глазах у него прояснилось. Занималась заря, и розовый свет нового дня брезжил сквозь замерзшее окошко спальни. Он повернулся на бок.
— Ты неспокойно спал, — сказала Беса, поглаживая его лоб.
Он улыбнулся, натянул повыше пуховую перину и привлек девушку к себе.
— Но теперь я спокоен. — Возбужденный ее теплом, он ласкал пальцами ее спину.
— Не сегодня. — Она поцеловала его в лоб, откинула перину, вздрогнула и перебежала через комнату, где лежала ее одежда. — Холодно как. Еще холоднее вчерашнего.
— А тут так тепло, — с намеком сказал он, приподнимаясь, чтобы видеть, как она одевается. Она послала ему поцелуй.
— С тобой хорошо, Рек, но детей от тебя я иметь не желаю. Ну-ка, вылазь. Утром приедет целая куча народу, и твоя комната нам понадобится.
— Ты красивая, Беса. Будь у меня разум, я бы женился на тебе.
— Значит, твое счастье, что разума у тебя нет, — иначе я бы тебе отказала, и ты бы этого не перенес. Мне бы посолидней кого. — Улыбка смягчила обидные слова — но не совсем.
Дверь отворилась, и ввалился Хореб с медным подносом, неся хлеб, сыр и большую кружку.