Встретили его недоверием и готовностью атаковать, приняв за сбежавшего из Пустоши Духа. У Карима не было сил что-то доказывать, и он готов был согласиться со всем, измученный и продрогший.
Кто-то из стражников, раздраженный спокойствием «Духа», обнажил меч и направил его на Карима:
– Последний шанс признаться во всем, отродье Пустоши! Как ты выжил?
– За меня отдал жизнь мой брат, – честно ответил Карим. Говорить было трудно, и больше всего на свете хотелось лечь на землю и уснуть.
– А теперь правду! – потребовал стражник. Карим усмехнулся с закрытыми глазами. В горле стоял комок.
– Я его убил.
Когда потащил в Пустошь, беспокоясь только о своей безопасности.
Когда позволял рисковать собой ради его, Карима, спасения.
Когда не успел вырвать из пасти Пустоши.
– Это я виноват…
Уже не требуя от него никаких объяснений, его грубо заставили упасть на колени, заломили руки за спину. Начали решать, что с ним делать – убить на месте или отвести на допрос – вдруг еще кто-то из призраков выжил, и надо бы узнать, как именно. Карим оставался совершенно безучастным – насколько он был вымотан. Будущее представлялось затянутым непроницаемой пеленой…
– Карим!!!
В звонком голосе было столько отчаяния, что Карим невольно поднял голову, пытаясь понять, почему это его так беспокоит. В следующий миг на него налетел кто-то, обнял крепко-крепко и утопил в кудряшках и слезах. Карим осторожно обнял девочку, все еще не совсем понимая, что происходит.
А потом Азиза взяла его лицо в ладони, посмотрела в глаза – и все встало на свои места.
– Карим! Ты… ты живой!
Карим моргнул несколько раз, стряхивая морок, и неотрывно глядя на сестру. Ее ладони грели щеки, напоминая ему, что он потерял свой Дар. Азиза искривила дрожащие губы в улыбке:
– Ты выбрался…
– Я многое потерял, – выговорил Карим с трудом и, не в силах больше сдерживать слезы, уткнулся лицом в плечо сестры. Азиза понимающе гладила его по спине и ничего не спрашивала.
За ее спиной Бранд, успевший успокоить стражников, смотрел, как на реке ломается лед, и в его глазах читалась та же бесконечная печаль, которая терзала Карима.
Теплый весенний ветер шумел среди пробивающихся трав. Безоблачное небо огромным куполом простиралось над Пустошью… над Пустошью такой, какой ее не видели много веков.
Стейнмунн не знала, как долго она простояла на коленях вот так, без движения, с неестественно прямой спиной и закрытыми глазами. Обеими ладонями она касалась свежей травы, жадно впитывая энергию земли. Ветерок ласково гладил ее лицо, путался в распущенных волосах, и это было приятно. Стейнмунн давно забыла, каково это – чувствовать себя живой, и теперь спешила вспомнить.
«Ведь мое время уходит. Все то время, которое Пустошь дала мне, а теперь отбирает. И это заслуженно. За все то, что я сделала».
Она почти неслышно вздохнула, позволила себе чуть расслабить плечи. Потом открыла глаза и посмотрела на тело юноши, лежавшее на траве.
Роун. Принц Вангейта. Наследник, которому не было пути на трон без Дара. И он рискнул всем, ради того, чтобы получить этот Дар, придя в Пустошь.
Стейнмунн вспомнила их первую встречу. Да, тогда ее сердце было заморожено, и она не придавала значения человечности, а потому не могла оценить храбрость и великодушие Роуна. А теперь, увы, было слишком поздно. Пустошь забрала свою плату.
Этот мальчик с чистым сердцем не стал смотреть, как Духи Пустоши разрушают его родину, и принес себя в жертву, чтобы остановить ледяных великанов. С ним был и другой, но Роун не позволил ему умереть.
Роун лежал на спине, закрыв глаза и раскинув руки. Стейнмунн взяла его за руку, осторожно сжала холодные пальцы. Повинуясь внезапному порыву, склонила голову и прикоснулась губами к тыльной стороне ладони Роуна.
Дышать стало трудно, и это тоже удивило ее – потому что она даже не задумывалась, дышит ли вообще. Но сейчас в горле словно застрял какой-то комок, который не получалось сглотнуть, а в груди начало жечь. Стейнмунн открыла рот, пытаясь захватить воздух, прижала ладонь к груди. Легче не становилось.
– Прости меня, – прошептала она. Слезы душили, но чтобы смахнуть их, пришлось бы отпустить руку Роуна, а этого Стейнмунн не могла сделать. Она должна была отдать дань жертве, которую принес юный принц – хотя бы так. – Прости меня, Роун… Ты спас всех, спас мою душу. А я не смогла спасти тебя…
В памяти оживали картины далекого прошлого – настолько далекого, что Стейнмунн терялась при попытке вспомнить, когда же именно она все это видела. Когда же Пустошь была такой? Цветущей, яркой, сияющей без всякой магии? Нет, не зачарованная долина Духов, а ее родина Энедгейт. Погубленное ею же королевство.