Только ее гордыня и амбиции стали причиной, по которой Энедгейт был уничтожен, а его бесстрашные и великодушные жители превратились в уродливых гоблинов. Только из-за ее жажды абсолютной власти Духи Пустоши получили то, что хотели. А она убила отца, и была за это проклята.
Стейнмунн с изумлением осознала, что в ней еще осталось достаточно смелости, чтобы признать: все эти чудовищные злодеяния совершила именно она. Не Духи, не их прислужники, а она сама выбрала этот путь, и погубила тысячи жизней.
– Простите меня, – прошептала она, закрыв глаза и не пытаясь сдержать или вытереть слезы. Ничто уже не имело значения, кроме этой беспомощной просьбы о прощении. Но имела ли она вообще право на это прощение? Стейнмунн не знала, и пустота внутри стремительно расширялась. – Простите…
Вечность спустя словно что-то толкнуло ее, и Стейнмунн открыла глаза. И не поверила в настоящее.
Роун смотрел на нее.
Стейнмунн заморгала от неожиданности, и хотела убрать руку, но Роун не захотел отпускать ее пальцы. Бледный, слабый, но он нашел в себе силы улыбнуться ей и едва слышно произнес:
– Ты меня чуть слезами не залила.
– Она… тебя отпустила? – Стейнмунн не могла поверить своим глазам. Пустошь не щадила никого, исправно забирая плату за свои дары, и как же было поверить в то, что сейчас все по-другому?
– Видать, я даже Пустоши не по нраву пришелся, – заметил Роун с усмешкой, попытался встать, но тут же бессильно опустился на траву и закрыл глаза, переводя дыхание. Посмотрел на нее, улыбнулся устало: – Не поможешь, Великая Королева?
– Стейнмунн, – поправила она, помогла ему сесть. Роун сжал ее пальцы, вздохнул и заметил:
– Красивое имя. Так что же это, мы выжили? А где Карим? – спохватился он, начал оглядываться. – Где Айварс?
– Они уже в Вангейте, – успокоила его Стейнмунн. Она ощущала радость и печаль одновременно, и это было тяжело. Слишком тяжело для той, кто отвык что-то чувствовать за века. – Ты спас свой народ, Роун. Ты станешь великим королем.
– А, да, – с трудом вспомнил Роун, – инициация… Ты придешь? – внезапно спросил он, посмотрел на Стейнмунн с тревогой. – Ты ведь придешь? Не растаешь?
Стейнмунн не удержалась от улыбки, покачала головой:
– Не растаю. И приду.
Роун покивал, глядя куда-то вдаль. Кажется, только сейчас он начал осознавать, что случилось – и это его напугало. Принц судорожно вздохнул, сжал пальцы Стейнмунн и кинул на нее беспокойный взгляд, но ничего не спросил.
Стейнмунн его понимала. Она поднялась на ноги, улыбнулась Роуну:
– Пора возвращаться, Роун. Тебя уже заждались дома.
Стейнмунн наконец поняла, что случилось. Пустошь приняла отданную добровольно жертву – только вот желающих принести ее было трое, а потому и выжили все трое, при этом лишившись чего-то ценного для себя.
Роун без колебаний пошел на смерть ради спасения своей страны – и в качестве оплаты Пустошь взяла часть его жизни. Какую именно, Стейнмунн не знала.
Карим был готов умереть за брата, вместе с ним – Пустошь забрала и у него часть жизни.
Стейнмунн же рассталась с бессмертием и обрела надежду получить наконец покой. Но нужно было сначала приветствовать будущего короля и снять проклятие с Вангейта.
Весна в этом году пришла неожиданно, сразу и уверенно отвоевав позиции у затянувшейся зимы. Вангейт расцветал с каждым днем: зазеленели луга южнее города, тянулись к солнцу цветы и побеги растений в садах. Не ждавшие прихода весны так скоро, люди спешили использовать это время и начали работу на полях.
Дни становились все длиннее. И никогда еще Карим не ощущал такой неприязни к солнечному сиянию и птичьему щебету. Слишком уж ярким получался контраст с пережитым за прошлую неделю… и слишком не хватало ему легкомысленного и вспыльчивого кузена.
Стоило только вспомнить, что случилось в Пустоши, и наваливалась тяжелая тоска. Карим не мог себя простить за то, что не успел схватить Роуна за руку, что не успел спасти его. И от того, что кто-то начинал жалеть его и оправдывать, становилось тошно. В поисках спасения от сочувствия он уходил на берег Реки и подолгу сидел там в одиночестве.
Он был безумно рад, что Бьерн и Далия ни словом не дали ему понять, что считают его виновным в гибели Роуна – и в то же время это неимоверно тяготило. Иногда Кариму казалось, что если бы король с королевой обвинили его и прокляли, стало бы легче. Потом приходила горькая мысль: будь так, он бы себя возненавидел еще больше.