Говорил, что неправильно это есть одну и ту же кашу, пить одинаковый мед, тому, кто рискует жизнью, терпя лишения походной жизни, ночуя в поле на голой земле, и тому, кто каждый день просто мирно работает, засыпая в мягкой перине, обнимая жену. Так не должно быть. Боги видят это, и ничего не делают.
Но есть другая сила, которую они в силу своей эгоистичности не желают слышать. Эта сила борется за справедливость, и все больше и больше разумных жителей земли переходят на ее сторону. Мощь ее растет с каждым днем. Тот кто примкнул к ней, становятся счастливы, получая дары свободы.
Сила эта - Чернобог. Каждый служит ему в силу своих возможностей, лишнего не требуется, главное условие только одно - знать, что бог один, что он превыше всего: превыше семьи, детей, родины и чести, а взамен, ты сам становишься своеобразным богом для тех, кого поработил. Все справедливо. Тот кто не может себя защитить, служит тому кто его защищает.
Согласись, что красивые слова. Купился на них не только я, но и вся стая. Нам отдали во владения тот лес и все поселения вокруг. Делай что хочешь, ты полный хозяин, и закон только один – твой. Безнаказанность развращает.
Федогран молчал и слушал, он не знал что ответить оборотню, а тот говорил не поднимая глаз.
- Когда я вас увидел, двоих, в дыму с мечами, стоящих рядом и готовых умереть друг за друга, меня как обухом по голове. Осознание своей никчемности пришло. Ведь я потерял возможность дружить, продавшись за возможность управлять человеческими судьбами, за обертку. Меня боятся, меня может даже уважают, но отдать жизнь ради меня...? Нет…
- А чего тут такое происходит? Я чего-то пропустил? – На кровать, на подушку вскарабкался шишок, и дернул Федограна за ухо. – Чего молчите-то?
- Уйди букашка. – Сверкнул на него глазами Вольх.
- Могу и уйти, но из крысиной норы очень неудобно подслушивать, а здесь и сидеть мягко, и слышно лучше. – Нагло заявил Илька и сел, вытянув ноги и облокотившись на спинку кровати. – И вообще… Хватит обзываться. Я не просто так пришел, я по делу. Давай уже извиняйся побыстрее и проваливай, тем более, что тебя уже простили все давно.
- С чего ты взял, что я прощения тут прошу? – Вскинулся оборотень.
- Ну не просто же ты так глазки в землю опустил, как девка на выданье, еще бы покраснел, для приличия, и тогда бы я точно не догадался. – Рассмеялся тот. – Но хотя можешь и не проваливать, разговор в общем-то не секретный. Тут такое дело. – Он повернулся к Федограну. – Ты Нафана помнишь?
- Домового? – Приподнялся богатырь.
- Ага. Его родимого… Весточку он с лешим прислал. Приехать просит, нас четверых.
- Ах ты же пакостник! – В этот момент в дверях показалась Алинка, и слышала последние слова. – В гости он зазывает. Муж мой едва за кромку не ушел, на силу выходила, только на медни лубки с руки сняли, а он его уже вновь в дорогу зовет. – Она хлестнула по месту, где только что находился Илька полотенцем. – Не пущу. Сами поезжайте. Пускай дома побудет, сил наберется. Справитесь и без него.
- Ты чего всполошилась-то так? Дома так дома. – Выглянул из-под кровати шишок. – Кто против-то. Я и сам съезжу, прознаю что там да почем. Но узнать у брата-то должен был? Мало ли. Еще обидится, что не предупредил.
- Пойду я. – Поднялся оборотень. – Поздно уже.
Федогран перехватил его руку и посмотрел в глаза:
- Я все понял. Не надо больше слов. Почему-то я уверен, что ты делами докажешь больше, друг.
Вольх крепко сжал ладонь, кивнул в ответ, развернулся, поклонился в пояс Алине и вышел за дверь.
- Чего он хотел? – Девушка присела на край кровати.
- Любопытство кошку сгубила. – Хохотнул из-под кровати шишок.
- Еще одно слово, и блинов больше не получишь. – Нахмурилась Алина.
Шишок действительно пристрастился к блинам приготовленным девушкой. Он не садился со всеми завтракать, он перехватывал выпечку прямо со сковородки, тут же макал в сметану в крынке, к неудовольствию аккуратистки Алины, спрыгивая под стол, где с громким чавканьем и причмокиванием, вытянув ноги и облокотившись на ножку, проглатывал.
- Отныне я немое привидение. – Выскочил на середину комнаты балагур, и принялся колотить себя в грудь кулаками. – Пусть свидетелем будет создавший меня Стрибог, пусть… – Договорить не дала запущенная в него рукой Федограна подушка.
- Заткнись балабол.
Весна. Банальное выражение: «Пробуждение природы», — я бы его наверно заменил на: «Песня рождения жизни». Вы спросите, почему так? Не удивляйтесь, просто выйдите на улицу в конце апреля, начале мая. Прислушайтесь. Тут даже усилия не нужны. Песня звучит прямо с небес трелями соловья и поддерживающего маленького солиста остальной пернатой братией.
Нет, наверно я не прав. Соловей, это уже выступление всего симфонического оркестра. Увертюра начинается раньше. Начинается журчанием ручья по темным проталинам, капелью березового сока, не вмещающегося в теле лесных красавиц, и сочащегося жизнью из стволов. Первыми каплями рассыпанных подснежников рядом с ноздреватым, словно дрожжевое тесто, наполненного воздухом, просевшего снега. И наконец первым: «Чирик», из еще голых, только-только набухающих почками, зарослей сирени.
Федогран болел тяжело и долго. Щербатый приходил каждый день, и по многу часов находился рядом, меняя повязки, накладывал мази и компрессы, наполняя воздух запахами трав, змеиного яда, меда, и еще чего-то такого, что невозможно описать.
Алина, как заботливая мама, ухаживала за мужем, подолгу сидела рядом, на краешке кровати, рассказывая последние новости, и всегда грустно улыбалась, не показывая слез.
Названые братья уехали с шишком в столицу княжества, и никаких известий от них пока не поступало, что слегка настораживало нашего героя. Вместе с ними ушел и Вольх со своей стаей.
Первый раз на порог дома, Федогран вышел, когда уже зацвели яблони. Сощурился ласковому солнышку, улыбнулся белым облакам цветущих вишен.
- Какой ты бледный. В сумерках дома не заметно, а тут-то при свете… Как себя чувствуешь, богатырь? – Голос воеводы заставил вздрогнуть неожиданностью парня.
- С ног не падаю. – Улыбнулся тот в ответ.
- Вот и хорошо. Не время болеть. Как надумаешь, в дружинную избу приходи. С воинами потренируешься. Это тебе надо. Лучшего лекарства чем служба воинская нет. Точно говорю. «Себя жалеть - смертушку звать». «Себя преодолеть – вон ее гнать». Не зря народ так говорит. Там я Алинке гостинцев передал, от жителей той деревни, что вы с братами из полона освободили. Сами разберетесь что к чему, когда приедут.
- Что-то долго они, пора бы уже вернуться. – Вздохнул Федогран.
- Так раскисло все. – Пожал плечами Митрох. – Пока паводки не сойдут, дороги непроходимы, что те болота. Чего грязь месить? Подсохнет немного и явятся. Не переживай.
Потянулись будни. Федогран набирался сил на перегонки с расцветающей природой. Бегал каждый день вокруг города, занимался с дружиной, отрабатывая боевое мастерство, гонял застоявшегося за время болезни Чепрака, не жалея ни себя ни его. Когда дороги обсохли и первые телеги потянулись из деревень, засобирался богатырь в дорогу. Беспокойство за братьев острой иглой кололо душу. Пора бы им уже вернуться, а их еще нет. Воевода поначалу заартачился, не желая отпускать воина, но в конце концов согласился.
Алинка, с округлившимся животом, собрала узелок в дорогу. Перечить не стала. Знала за кого замуж шла. Не усидит на печи ее суженый, не та натура. Всплакнула как положено, благословила, велела поберечь себя для нее и будущих деток, и отпустила.
Выехал Федогран, как и положено, ранним утром, когда восток едва окрасился первыми красками, а петухи пропели первые песни. Дорога дальняя впереди. Раньше выедешь, раньше приедешь.
День прошел спокойно. Можно даже сказать скучно. Пару раз встречал тянущиеся на встречу возы с сеном да снедью. Сельские жители везли в город, в обмен на свое добро, то чего им в хозяйстве недоставало. Неторопливая жизнь, неторопливые путешествия, неторопливое время. В этом мире все неторопливо и размеренно, даже движения людей кажутся вальяжными, полными неторопливого, уверенного в себе достоинства.