В дорогих магазинах, а их в Столешниковом во все времена было много, в том числе самый крупный в Москве ювелирный, существующий по сей день, и на тротуарах возле них постоянно клубилась сомнительная публика и конечно же иностранцы. Тут покупали и продавали драгоценности, меха, антиквариат, часы - товар по тем временам дефицитный. В ближайших ресторанах - "Урале", "Арагви", "Астории", "Авроре", кафе и пивных барах теневые дельцы (таковые в Москве не переводились никогда) заключали крупные и мелкие сделки. Хватало в Столешниковом и модных дам, так сказать женщин из общества: красивых, ухоженных, хорошо одетых и... дорогих.
Николай Кузнецов в его московскую пору был все-таки еще и молод, и в первые месяцы в чем-то провинциален. Его уральский опыт общения с женщинами здесь, в столице, особенно в Столешниковом, немногого стоил. Николай, и в том нет ничего удивительного, увлекся молодой художницей, жившей в большом доме на Петровке возле Пассажа. Несколько раз он встречал ее на улице, а потом как-то увидел на знаменитом, очень престижном динамовском катке на той же Петровке и завязал наконец знакомство. У нее было красивое имя Ксана и громкая фамилия Оболенская.
Ксане тоже понравился молодой летчик-командир тоже с необычным именем, к тому же заграничным - Руди. Летчики тогда вообще были всеобщими любимцами, особенно женщин. Очень скоро Кузнецов утратил свою первоначальную робость по отношению к заносчивым, высокомерным москвичкам, более того, он стал пользоваться у них бурным успехом. Однако навсегда сохранил какую-то зависимость от Ксаны.
Способная художница вела, что называется, светский образ жизни. У нее была тьма поклонников, в том числе знаменитости из мира кино и театра. Однажды Николай встретил в ее доме кинорежиссера-документалиста Романа Кармена, в другой раз - популярнейшего артиста Михаила Жарова.
Оболенская и Шмидт встречались до самой войны, когда осмотрительная Ксана быстро прикинула, что связь с этническим немцем, пусть трижды командиром Красной Армии, может обернуться для нее неприятностями, к сожалению, для этого предположения у нее были все основания - о поголовном выселении с родных мест семей Республики немцев Поволжья и ликвидации ее самой уже было известно. В столице тоже стали исчезать незаметно лица с немецкими фамилиями. Как бы то ни было, Оболенская навсегда ушла из жизни Шмидта.
Для Кузнецова это явилось тяжелым ударом, от которого он так и не оправился. Особенно расстроился, когда до него дошли слухи о том, что Ксана якобы вышла замуж за командира с чисто русской фамилией. Проверять слух, выяснять, что и как, он не стал - самолюбие не позволило.
Перед уходом из отряда в январе 1944 года на последнее задание во Львов Николай Иванович попросил своего командира Дмитрия Николаевича Медведева, чтобы тот, в случае его гибели, вернувшись в Москву, разыскал бы Ксану и рассказал ей, кем он был на самом деле.
Медведев просьбу выполнил. В начале зимы 1944 года, когда и он сам и Кузнецов уже были удостоены звания Героя Советского Союза, он отправился на Петровку по известному ему адресу.
Домой вернулся злой, едва подавляя раздражение. Жена, Татьяна Ильинична, спросила было, как прошел разговор, Дмитрий Николаевич только отмахнулся, что было для него вовсе не характерно. Больше Татьяна Ильинична его об этом никогда не расспрашивала. И без того ей все стало ясно.
Вернемся к рассказу В.С. Рясного:
"Колонист" быстро освоился в Столешниковом, втерся в среду, завязал знакомства с некоторыми завсегдатаями, завоевал их доверие, словом, стал своим. В Столешников всегда приезжал со стороны Хорошевки (якобы с аэродрома), выходил из троллейбуса у здания Моссовета, тогда еще двухэтажного, не надстроенного, проверялся и спускался вниз, к пятачку возле ювелирного.
Мы уже держали на примете человека, представляющего для нас значительный интерес с точки зрения возможности его вербовки на почве алчности. Это был мужчина лет тридцати пяти, прекрасно говоривший по-русски, лишь с легким акцентом. Однажды наши наружники проследили за ним после его очередного посещения Столешникова. Мужчина на троллейбусе доехал до станции "Маяковская", потом пешком дошел до Малой Никитской и скрылся за дверью здания, в котором располагалась миссия Словакии. Выяснилось, что спекулянт-незнакомец является... советником миссии по имени Гейза-Ладислав Крно и часто замещает посланника в его отсутствие.
Спустя несколько дней Кузнецов познакомился с дипломатом и вошел к нему в доверие. Оказывается, Крно регулярно ездил в Братиславу и привозил оттуда, злоупотребляя дипломатической неприкосновенностью, на продажу ювелирные изделия и главным образом часы. Его заинтересованность в Кузнецове объяснялась просто: удобнее и безопаснее продавать контрабандный товар одному надежному посреднику, чем многим случайным покупателям.
Позже мы установили, что Крно был разведчиком, тем более странно, что он пустился в столь рискованную авантюру. Вот какова бывает сила жадности и стяжательства. Информированность Крно в германских делах была несомненна, чем он и привлек наше внимание к своей малопривлекательной особе".
Кузнецов поддерживал деловые связи с Крно на протяжении двух месяцев. За это время он приобрел оптом и сдал на Лубянку столько превосходных швейцарских часов, что руководство разрешило продать их "по себестоимости", то есть по весьма доступным ценам всем желающим сотрудникам, чтобы как-то окупить расходы. Естественно, что, покупая дефицитные тогда заграничные часы, сотрудники не подозревали об источнике их поступления.
Примечательно, что при знакомстве иностранец представился не словацким, а немецким дипломатом, называть его просил по-русски Иваном Андреевичем. Словно басенник дедушка Крылов... Меж тем, разумеется, Кузнецов отлично знал и его настоящую фамилию, и какую страну он на самом деле представляет. Впрочем, в этом знакомстве обе стороны пыталась ввести друг друга в заблуждение: Кузнецов ведь тоже не был ни немцем, ни Шмидтом, ни инженером-испытателем.
Опять же примечательно, что Иван Андреевич - и это было не похоже на поведение карьерного дипломата - сам напросился на визит к Шмидту домой для заключения первой сделки. Правда, предпринял определенные меры предосторожности: по его просьбе они встретились в Староконюшенном переулке в районе Арбата. При этом дипломат переоделся в потрепанное пальто и кепку. Более того, во дворе дома Шмидта его ждала, тем самым подстраховывая, жена. Сказал, что если он не выйдет в обусловленное время, значит, попал в ловушку НКВД.
Ловушка-таки была подстроена, но не та, которой опасался Крно. Никакой засады, конечно, на первый раз не было, было иное.
Конспиративную квартиру 1-го отделения 3-го отдела ГУГБ с давних времен специалисты ГУГБ оснастили спецтехникой. Потому вся встреча Крно и Кузнецова оказалась запечатленной на фотопленку.
Все же Крно решил, что больше приходить к Шмидту домой не стоит и от последующих приглашений отказался.
Впоследствии Крно настолько проникся доверием к Шмидту, что однажды разоткровенничался уже явно сверх меры.
- Я рад, - сказал он, - что случай свел меня с вами. Это первое удачное знакомство с момента моей работы в России. Я здесь с апреля 1940 года. Опыт тех стран, где я до этого работал, мало пригоден для России. Здесь много труднее. Большевики устрашили народ, запугали его НКВД. Нам тоже не дают свободно работать. Хотя надо им дать понять, что ряд государств исчезли с карты не потому, что дипломаты из Германии завязывали те или иные знакомства, а потому что пришла непобедимая германская армия на их землю... Я работал во всех странах, теперь стертых германской армией с лица земли. Работал я в этих странах как сотрудник абвера... Здесь я тоже по этой специальности, мы изучаем методы работы НКВД, методы советской слежки за иностранцами, посольствами и отдельными гражданами. Чтобы вы не попались по незнанию, я вам сообщу кое-что из результатов наших наблюдений и изучения советской разведки... Поэтому не смейте заходить в посольство, хотя ваш вид может ввести их в заблуждение и они примут вас за иностранца...