— Зельма, Зельма Фогт. Стало быть, она действительно существует. Но я ровно ничего не понимаю!..
— Совершенно ясно, она больна, всего вероятнее тифом, если должен произойти кризис, — сказала баронесса. — Папа, ради Бога, поедемте завтра все в Дубельн, мы вылечим Зельму неожиданным счастьем!
— Ты мне прежде объясни, что значит эта телеграмма, — спросил Адольф, пока старый барон сидел молча, погруженный в задумчивость; но лицо его вдруг просияло, как только Мари и Вера, перебивая друг друга, рассказали все предшествовавшее телеграмме.
— Если Зельма действительно существует, стало быть, все правда, стало быть… — проговорил старик вполголоса, обращаясь скорее к себе, чем к другим.
— Стало быть, вы окончательно верите, барон, — сказала графиня.
— Да, верю, и в эту минуту чувствую всю отрадную сторону моей воскресшей веры… Благодарю вас, графиня, если б не вы, с вашим бесстрашием и вашей настойчивостью, мы и до сих пор ничего бы не знали…
— Видишь, Вера, опять-таки мама сказала правду: телеграмма успокоила папу, — шепнула баронесса. — А ты смела ей не верить, какая же ты спиритуалистка!
— Спиритуалиста осторожная… к несчастью, благодаря нашему духовному несовершенству, мы редко удостаиваемся сообщений от духов из высших сфер, как твоя мать, — серьезно ответила графиня.
— Папа, — опять пристала Мари, — поедемте завтра в Дубельн!
— Как, прежде, чем вы узнаете историю Бланки?
— Надо утешить ее больную правнучку!
— По моему, прежде всего надо удостовериться из старых писем, что Зельма Фогт действительно потомок Бруно и Бланки, — сказал Адольф.
— А я сегодня ни на что не способен, ни на какое чтение, — прибавил старый барон.
— Мы обязаны утешить больную Зельму, — твердила свое баронесса и сама взялась за чтение писем и дневника прабабушки, пока Адольф принялся один за перевод рукописи, уверив отца, что теперь справится с ней.
Передав старинные бумаги невестке, владелец майората пригласил свою дорогую гостью в свои апартаменты и провел вечер, отдыхая в оживленной беседе с ней о предмете, всецело поглотившем его внимание в настоящую минуту.
ЗАВЕЩАНИЕ БАРОНЕССЫ ФОН Ф
Глава I
Адольф провел большую часть ночи за работой и часа два спустя после второго завтрака, принес наконец перевод рукописи. Что же касается баронессы, она должна была сознаться, что чтение старинных писем ей не под силу; заняться ими пришлось все-таки старому барону.
— И я готов с моим отчетом, — сказал он, приглашенный сыном в кабинет на общее чтение.
— Что же, папа, доказаны права Зельмы Фогт на наследство баронессы Бланки? — нетерпеливо спросила Мари.
— Решать это придется в Дубельне, справившись с родословной Зельмы, но прежде всего выслушаем Адольфа.
— Предупреждаю вас, mesdames, — сказал молодой барон, развертывая довольно объемистую и всю исчерканную поправками тетрадь, что рассказ Бланки не вполне последователен и далеко не полон, отчего много теряется его драматичность. Видно, что бедная женщина не привыкла выражать своих мыслей.
— Читай скорее, мы сами увидим, в чем дело! — воскликнула баронесса, и Адольф начал при общем напряженном внимании:
«Прочти меня с сочувствием и терпеньем, сострадательная душа, немало труда стоит мне это писанье. Учили меня, как девочку, мало и небрежно, и если б мой возлюбленный Бруно не помог мне научиться письменному искусству, не рассказывать бы мне грустной повести нашего краткого счастья и бесконечных страданий.
А как счастливо протекло мое детство под крылышком добрых родителей. Меня величали последним и первым наследником, а не наследницей древнего рода Ротенштадтов: старинное имя мое я, вместе с рукою, должна была передать моему мужу, которого до известного предела могла и не считать своим господином и повелителем, ибо, по воле отца, утвержденной подписью нашего милостивого короля, я не лишалась права располагать всеми моими владениями, пользуясь в этом случае всеми правами наследника-мужчины.
Мать моя, урожденная Позен, умерла, когда мне минуло тринадцать лет, с ней вместе похоронила я все мое счастье. В тринадцать лет я не была уже ребенком, я давно любила Бруно, — второго сына нашего ближайшего соседа, Адольфа III барона фон Ф., назначенного мне отцом в опекуны на случай своей смерти. Нас так и звали женихом и невестой; отец мой радовался безмерно, видя, что его обожаемое, единственное дитя любимо своим нареченным супругом, как редко наши бароны любят своих жен-рабынь. Ожидали только моего пятнадцатилетнего возраста, чтобы обвенчать нас, и отец Бруно не менее моего отца был доволен этим браком; главное, конечно, тем, что и меньшая ветвь его рода будет никак не беднее старшей; будущий свекор мой ласкал и любил меня более своей родной дочери.