Он начал понимать несчастного дядю и, чувствуя в себе королевскую кровь, сам в душе восставал против шляхты и знал теперь только одно: в этом государстве король, горожане и мужики должны заключить союз против шляхты.
Он связался с Хмельницким. Понимая его нравственное убожество, он, однако, признавал его силу и гений полководца, а прежде всего — значение его имени для крестьян. Хмельницкий был героем, вставшим на защиту угнетенного народа. Имя Хмельницкого было для несчастного крепостного люда символом избавления и свободы, а чем он был на самом деле — они не знали.
В голове Костки роились планы. Получив от Хмельницкого грамоты, призывавшие мужиков к восстанию, он решил призвать из Венгрии Ракоци, при его помощи занять Краков, а потом идти дальше, до самой Варшавы, и стать «мужицким» королем, королем обездоленных горожан и крестьян.
Случаю угодно было, чтобы, бежав от Гербуртов в горы, он остановился на отдых недалеко от Мыслениц, в Птиме, где познакомился с ректором Мартином Радоцким, анабаптистом, который уже сорок лет был учителем в птимской школе.
Радоцкий был непримиримый враг шляхты и еще больше — духовенства, которое винило его в том, что он сам некогда изучал теологию, но впоследствии бросил ее ради девушки, ставшей его женой. Это был очень ученый человек, он пользовался у мужиков большим авторитетом, ибо был врагом всякого насилия, исповедуя мир Христов и молясь о пришествии народного мессии.
Видя в Костке посланника небес и будучи искусным в письме, он ради святого дела освобождения крестьян от шляхетской тирании снабдил Костку подложными королевскими грамотами, сделанными по образцу тех, которые год тому назад были выданы некоему полковнику Наперсному. Радоцкий написал Костке такие грамоты на его имя, скрепил их печатями, скопированными с прошлых, и присоединил к его имени фамилию и титул полковника Наперсного[13].
Этот худой, высокий старец с толстыми жилами на длинной, обнаженной шее, прежде чем совершить подлог, лежал распростершись перед распятием и молился всю ночь, уверяя господа в чистоте своих намерений.
Он указал Костке на подстаросту Здановского из Нового Тарга как на человека, пользующегося великим доверием у солтысов, а также на вождя всех горцев, «маршала» Лентовского, с которым мог его свести тот же Здановский.
Старик Викторин Здановский лет шестьдесят жил в маленьком домике, в конце Людзимежской улицы, у самого леса, и тридцать лет был подстаростой. Он торговал сыром, маслом, капустой, горохом и бобами, играл с окрестными ксендзами в кости, карты и шахматы, посылал им вино, сливы и груши, состоял в тесной дружбе со всеми деревенскими солтысами: чернодунаецкими, белодунаецкими, бялчанскими, хохоловскими и подгорскими, лечил их самих и жен их, крестил у них детей.
Все знали и уважали пана Здановского, и когда этот сухонький, сгорбленный старичок, даже летом носивший полушубок венгерского покроя с барашковым воротником, опираясь на палку, выходил на новотаргский рынок, — все снимали перед ним шляпы, а сам ксендз-декан из костела св. Анны часто заходил к нему выпить рюмочку водки.
Подстароста, будучи весьма набожным, был почетным попечителем местного костельного братства св. Анны и каждое утро ходил в костел с длинными четками. Он всегда, не дочитав молитвы, засыпал, и бабы его будили:
— Вставайте, пан подстароста, пора!
— А что? — спрашивал он, просыпаясь.
— Да ведь вы уже носом клюете!
Это было неизменным развлечением новотаргских горожан.
Вечером в день св. Феликса Капуцина подстароста сидел в одной из двух комнаток своего дома и раскладывал пасьянс; день был теплый, и две ручные сороки, сидя на раме открытого окна, перебранивались с галкой, прыгавшей по садику. Вдруг вошла служанка и доложила о приходе королевского полковника.
— Что? Кто? Зачем? — услышал Костка за дверью досадливые вопросы.
— Какой-то пан. Говорит, что он королевский полковник.
— Кто, кто?
— Да я же говорю: полковник! — с досадой повторила служанка.
— Полковник! Полковник! Любопытно мне, как это он здесь, когда все на войне, даже пан Платенберг, староста чорштынский, оставил в замке евреев, а сам уехал. Полковник! Путаешь что-то, глупая телка! Может, любовник, а не полковник? Одно слово: телка! Проси!
Костка вошел.
Один, без слуги, в запыленной одежде, очевидно пришедший пешком, невзрачный на вид, Костка был встречен подозрительным и недоверчивым взглядом хозяина. Он тотчас вынул из-за пазухи подделанные Радоцким письма и сказал, подавая их подстаросте:
13
Излагая эти факты, Тетмайер повторяет предположение историка Людвика Кубали о том, что фамилия Наперский была принята Костной случайно, в результате подделки Радоцким грамот, выданных на имя полковника Наперского. В действительности руководитель восстания в Подгалье выступал под именем Наперского задолго до этого, всего вероятнее это и была его настоящая фамилия.