«Плохо, — думал испуганный Собек, — видно, след-то был колдуна, который градом ведает. Разозлился он за то, что я его выслеживаю, и теперь всю долину градом засыплет… Как бы еще он сюда ко мне прийти не вздумал!..»
Стало так холодно, что, несмотря на сермягу и всю свою выносливость, Собек весь дрожал.
А град сыпал и сыпал. Время от времени гром грохотал над скалами, потом туча разразилась дождем и снегом с таким неистовством, точно наступал всемирный потоп.
«И дернуло меня идти за этим дьяволом! — думал Собек. — Коли не перестанет — весь мир водой снесет…»
Вдруг сука ощетинилась.
У Собека дух захватило. Он услышал шлепанье: казалось, кто-то бежит. Все ближе, ближе…
— Спасите, святые угодники! — прошептал он.
Но неожиданно увидел Мардулу. Тот бежал, накрыв голову сермягой, большими скачками, как олень.
— Франек! — крикнул Собек.
Мардула вздрогнул, чуть не присел от страха и остановился как вкопанный.
— Куда ты бежишь? — спросил его Собек, вылезая из-под куста.
— Господи боже мой! Собек! — воскликнул Мардула. — А я такие страсти видал!..
— Где?
— Там, под Малым Косцельцем, в зарослях.
Собек больше не спрашивал; он выскочил к Мардуле на тропинку, и они стали удирать влево от Косцельца.
— Там медведь, — задыхаясь, сказал Собек.
— А ну его! — так же отвечал Мардула, не убавляя шагу.
Они перепрыгнули через труп медведя; сука, ворча, перепрыгнула следом за ними, и кружным путем все побежали к шалашам.
Когда они, задыхаясь, выбежали из-за елей на поляну, то увидели перед шалашом старого Крота, который держал на куске древесной коры горячие уголья и кидал тучам.
— Гляди, гляди! — сказал Собек, — Крот дымом колдуна отгоняет.
— Да только одолеет ли? — усомнился Мардула.
Они подбежали к старику.
— Это вы? — сказал он. — Весь мир он хочет залить, что ли?
Вокруг лило как из ведра.
Но вдруг ливень ослабел так же быстро, как начался.
Налетел неудержимый вихрь и с невероятной силой погнал тучи. Так, разливаясь, большая горная река уносит ветвистые деревья, переплетая их друг с другом. Тучи неслись к востоку, за Гранаты и Козий Верх, неслись с такой быстротой, что вскоре с севера в ущельях Татр, над низкими холмами стало проглядывать чистое небо, бледное, голубое, словно омытое и остуженное ливнем. Оно простиралось все шире, поднималось, раздвигалось, — и, наконец, из-за туч брызнул огненный, ослепительный блеск. Огромный солнечный шар, казалось, ринулся вниз из клубящихся туч; солнце буйно метнуло лучи свои на землю. Снег и град в тех местах, где не размыл их дождь, стали приметно таять; солнце пекло, как огонь. После разбушевавшегося ненастья пролилось на мир столько яркого света, что, казалось, весь он сейчас закипит и брызнет пламенем.
— Ну, — пробормотал старый Крот, — кто сильнее? Буря или погода?
Стали выгонять голодное стадо из шалашей и загонов на пастбище. Вдруг к шалашу подошел великан Галайда, который стерег волов. Он шлепал по лужам, неся в руках тело, завернутое во что-то белое и черное, — должно быть, женщину, потому что длинные светлые мокрые волосы падали почти до земли.
— Что это ты несешь? — спросил Собек, с любопытством подходя к Галайде.
— Вот, нашел в зарослях, — отвечал Галайда.
В тихом, уединенном лесном урочище Марина укладывала последние камни на квадратный жертвенник. Было это в самый день успения пресвятой богородицы, 15 августа.
Коровы сошли уже с гор, потому что наступили ранние холода, а пастбищ было довольно и около деревень; у озера остались только пастухи с овцами да погонщики волов. Терезя помогала Марине укладывать камень на камень.
— Побойся бога, Марина, — говорила она, — мы продаем душу дьяволу. К тому еще сегодня успение. Храмовый праздник в Людзимеже.
Марина ничего не ответила, только, став рядом с каменным возвышением и смерив, доходит ли оно ей до пояса, сказала:
— Теперь довольно.
Потом принялась топором срубать молодые елочки, ломать их и складывать в костер.
Терезя машинально делала то же самое, и вскоре целая гора свежих смолистых стволов лежала на камнях.
Тогда Марина вынула из кармана кремень, огниво и трут, высекла огонь и, зажегши сухие ветки, сунула их под поленья.
— Марина! Ради бога… — говорила Терезя, — ведь мы же крещеные… святой водой…
Ждать пришлось недолго: огонь охватил смолистые сучья, огненные языки забегали по белому дереву, ползали по нему, лизали его, извиваясь, как ленты багрово-красного железа. Языки эти вырывались из груды дерева, взлетали над нею, похожие на колеблемые ветром червонно-золотые цветы с острыми лепестками.