— Знаю. Потом этот ксендз себя живьем замуровать велел.
— Сам себя покарал за неверие. Костел деревянный, а при нем теперь каменная пристройка.
— Да. А все же нет другой такой божьей матери, как Людзимежская.
— Верно! Она ведь тоже живая. Перенесли ее в Новый Тарг в приходскую церковь, а она ночью в Людзимеж вернулась.
— Да! Ночью. Мужики, которые лошадей пасли, свет видели, когда она шла полем.
— Любит она свой костел.
— Да ведь и хорошо ей в нем: теплый, сухой и расписан, говорят, на диво. Сам-то я в нем не бывал. Чего ж ей там не сидеть?
Помолчали.
— Все святые перед богородицей ничто, — сказал Кшись. — Она владычица.
— Это верно. Сила у нее большая.
— И добрая.
— Да.
— Слышал я от одного странника, какой случай был где-то в Польше. Пришел в алтарь вор и хотел у божьей матери снять с шеи ожерелье. Только он подошел, как она ручку свою с образа протянула — и хвать его за руку.
— Батюшки! За самую руку?
— Ну да. И он никак не мог вырваться.
— Еще бы!
— Ну, сбежались люди. Думают: что с ним делать? Один говорит — отрубить ему руку! Другой — отрубить голову. Третий советует его в тюрьму посадить. Не тут-то было: держит. Наконец говорит один человек: «Давайте его простим!» И тогда божья матерь этого вора отпустила.
— Отпустила?! Батюшки, Шимек, неужто отпустила?..
— Да. Вот какая добрая!
— Да, скажу я тебе! Добрая!
— Как будто и не бабьего сословия!
— Да, и не похоже, что баба. Я баб знаю!
— То она тебя нежит, как пухом обернет…
— А то как примется грызть, все нутро вытянет.
— Хе-хе-хе! — рассмеялся Топор, гордый своей опытностью.
Кшись скоро попрощался и отправился восвояси. Он побаивался колкостей скупой Топорихи, когда она вернется: очень уж он много всего съел.
Эва, убрав со стола, тоже ушла в Пардулувку к сестре, которая жила там с мужем. И старик Топор остался один.
Он ходил взад и вперед по избе, а голодный теленок мычал. Топор сжалился над ним и стал его кормить, приговаривая:
— Э, кто же это видел: плакать? Ну, что ты меня лижешь, бедный? А? Вовремя тебя не покормили. Хозяйка-то когда еще вернется с праздника! На, маленький, на тебе сенца… Кушай да не плачь!..
Он из рук кормил теленка, а тот хватал то сено, то пальцы; старый Топор умиленно посмеивался.
Вдруг кто-то с силой постучал в дверь, так смело и громко, что старый Топор подумал: уж не Яносик ли Литмановский? Он крикнул:
— Не заперто!
Дверь распахнулась, и придворный Сенявского, Сульницкий, переступил порог, наклонив голову, чтобы не задеть за низкую притолоку; за ним шли несколько казаков Сенявского.
— Слава господу Иисусу Христу! — сказал Сульницкий.
— Аминь. Здравствуйте, пан, — ответил Топор. — Что вам угодно?
— Мы к вам по дороге заехали, — сказал Сульницкий, садясь на скамью. — Молока попить. Угостишь нас?
— Хозяйки нет, — растерянно ответил Топор, — поехала с работниками в Людзимеж на праздник. И Эвка тоже куда-то…
— Ну, это ничего, — отозвался Сульницкий. — Внучка ваша Марина нам подаст.
— Да и Марины нет: с утра куда-то ушла. А откуда вы, пан, знаете Марину? — простодушно спросил Топор.
— По Чорштыну! — нагло засмеялся Сульницкий.
Подозрение и гнев блеснули в узких, мутных глазах Топора.
— По Чорштыну? — сказал он. — Это где ее рыцарь ударил булавой по голове?
— Вот, вот! — тем же тоном сказал Сульницкий. Но, что-то вдруг сообразив, переменил тон и вежливо добавил — Господин мой пожалел Марину и хочет ее наградить. Он шлет ей сто золотых червонцев.
При виде золота, со звоном высыпанного из кошелька на стол, узкие, мутные глаза Топора засверкали жадностью, а пальцы задрожали.
— И не так еще он ее наградит, — продолжал Сульницкий. — Только скажите нам, отец, где Марина.
— Да я и сам не знаю. Что тут делать? — почтительно ответил старый Топор.
— Ну, так мы ее здесь подождем, — сказал Сульницкий. — Хлопцы! Подайте меду. А лошади чтобы были наготове! — приказал он казакам.
В старом Топоре опять проснулось подозрение.
— Солдаты? — спросил он, указывая на казаков.
— Моего пана.
— Много их здесь?
— Тридцать.
— Тридцать? Разве война?
— Может случиться и война, — дерзко усмехнулся Сульницкий. — В лесу волки ходят.
Старый Топор почесал за ухом и направился к дверям, говоря:
— Я сейчас вернусь…
— Куда собрались, отец? — спросил Сульницкий, загораживая ему дорогу.
— А что же, мне из своей избы выйти нельзя? — рассердился старик.