Между тем ксендз‑декан новотаргский, Енджей Бытомский, приглашенный к людзимежскому ксендзу Михалу Соломке, заметил, проезжая через деревню, что все хаты украшены зелеными ветвями.
Он удивился и, встретив Цыриака, спросил его, какая тому причина.
– Да разве вы не знаете? – ответил Цыриак. – Это затем, чтобы солдаты не грабили и не поджигали.
– Какие солдаты?
– Да которых пан Костка, королевский полковник, по королевскому указу вербует.
И вот епископ Гембицкий почти одновременно получил в Кракове просьбу Костки о присылке в занятый им Чорштын пушек и боевых припасов, тревожные письма от новотаргского декана и ксендза из Птима, где ректор Радоцкий тайно собирал крестьянские сходы, и даже письмо от пана Здановского, которому ксендз Бытомский приказал уведомить епископа о зелени на крестьянских хатах.
Епископ сейчас же понял, что этот охранитель Польши в высшей степени подозрителен, а отряды его могут послужить бог знает для чего, и потому ответил Костке, что не таким способом занимаются королевские замки, нуждающиеся в защите, и что он ему советует добровольно покинуть Чорштын. Сам же он созвал на совет всех краковских вельмож, находившихся в городе, и послал шестьдесят драгун под начальством пана Михала Иордана, старосты дубчицкого, отбивать Чорштын. К драгунам присоединился довольно большой отряд добровольцев из шляхты.
Получив письмо епископа, Костка порядком смутился; в первую минуту он похолодел и у него задрожали ноги. Он предполагал, что стоит только протянуть руку и взять, что, заняв замок, он как бы вдел уже одну ногу в стремя и остается только перекинуть другую, чтобы оказаться в седле, – но при первом же шаге убедился, что это не так. Ужаснула его собственная неопытность, которую он блистательно доказал тем, что написал письмо епископу.
Он сам вызвал и ускорил враждебные действия против себя. Снять маску можно было, только имея в Чорштыне несколько тысяч, а не несколько десятков людей.
Он почитал себя вторым Хмельницким, в котором «смелость льва уживалась с мудростью змия», – однако убедился, что старый запорожский гетман только похлопал бы его с усмешкой по плечу, а ему пришлось бы повиноваться Хмельницкому, как учителю.
Но только на одну минуту он испытал разочарование и ужас. Затем он решил отвагой и мужеством загладить свой безрассудный поступок. Да, впрочем, размышлять было и некогда, потому что пан староста Иордан так гнал свою хромую грязную лошаденку, драгун и шляхетский отряд, что появился перед Чорштыном на следующий день после получения письма от епископа.
Толстый и усатый пан Иордан, переночевав под замком, на рассвете принялся осматривать стены и по совету епископа решил сначала вступить с Косткой в переговоры. Он велел Шелюге, трубачу из подкраковской Черной Деревни, ехать вместе с ним к воротам замка и громко трубить. Кроме того, взял у пастушки белый платок и прикрепил его к палке.
Костка в это время спал. Спали и мужики, утомленные расхищением замка. Не спали только бабы, жены Юзека и Мацека Новобильских, да две девушки, Янтося и Ганка, пришедшие с мужиками из Нового Тарга в Чорштын. Они сидели в кухне, пекли из муки Иозелевой жены пироги с сыром и разговаривали.
Вдруг жена Юзека Новобильского бросила месить тесто, прислушалась и сказала:
– Трубят зачем‑то.
– Да ну? – переспросила жена Мацека.
– Верно говорю, трубят. Надо поглядеть.
Она вышла и вернулась с известием, что шляхтич верхом на лошади и солдат с белым платком на палке и с трубой стоят под стенами.
Жена Мацека Новобильского отодвинула тесто, вытерла руки и вышла из кухни. Другие пошли за ней.
Они вышли на вал, и жена Юзека крикнула:
– Не труби ты, скотина, – пана разбудишь, чтоб тебе пусто было!
Но жена Мацека, баба пожилая и солидная, сказала с достоинством:
– Погоди! – и важно спросила: – Кто там?
– Одни бабы там у вас, что ли? – крикнул пан Иордан.
– Есть и мужики, – ответила жена Мацека. – А вам чего?
– Где пан Костка?
– Спит.
– Ну, так разбуди его!
Но жена Мацека важно сказала:
– Не видишь ты разве, что я хозяйская жена?
Иордан вспомнил наставление епископа быть осторожным и не раздражать мужиков. Он сдержал себя и прокричал:
– Разбуди же его, хозяюшка!
– Зачем?
– Тебе приказывает ясновельможный пан Михал Иордан, староста добчицкий.
Но жена Мацека гордо возразила:
– Наш пан староста чорштынский не хуже добчицкого!
– Меня сюда послал краковский епископ!
– Ну, так и стойте себе! – закричала жена Юзека.
Паи Иордан пришел в ярость. В первую минуту вылетели у него из головы все слова и мысли. Он обернулся к Шелюге, гневно взглянул на него и яростно заорал:
– Черрт… Черрт.
Ганка, молодая, красивая девка, у которой язык был как бритва, закричала с башенки:
– А что это там гремит? Погода, кажись, хорошая!
Иордан привскочил на седле, но стерпел.
– Слушайте, бабы, – сказал он, повысив голос, – сейчас же идите за Косткой!
– А зачем вы, пан староста, сюда приехали? – степенно спросила Мацекова жена.
– Замок брать! – ответил сразу Иордан.
– Замок‑то у меня готов, да вот ключи не знаю куда делись! – крикнула Ганка.
Трубач Шелюга, затыкавший себе рот трубой, не выдержал и захохотал. Захохотали и бабы на стене, а жена Юзека закричала:
– Ну, и подождешь, окаянный! Чего тебе не терпится?
Пан Иордан, весь красный, остервенев, зарычал:
– Суки паршивые! Шкуру с вас прикажу содрать!
– А откуда, пан, начинать будете? – спросила Ганка.
– Откуда, обезьяна блудливая? – крикнул пан староста. – А вот откуда! – И, повернувшись в седле, заревел, как бык – Ко мне!
Тотчас же из леса стали выходить драгуны епископа Гембицкого и добровольцы.
– Вот откуда! – яростно повторил пан Иордан.
Жена Юзека Новобильского присмирела: поняла, что дело нешуточное, и сказала невестке:
– Ах, чтоб их черти съели! Солдаты…
Но жена Мацека не потеряла присутствия духа; она знала, что к Чорштыну должны стянуться тысячи крестьян, и потому задорно крикнула:
– Пан староста! Не лез бы ты лучше, куда не просят!
– Погоди же ты, старая ведьма! – гаркнул пан Иордан и, повернув лошадь, вместе с трубачом уехал к своим.
Он долго сопел и не мог отдышаться. А когда по совету поручика, командира драгунов, и пана Гоздавы Мешковского красноречивый пан Скорачинский и маньский ксендз, прибывший с войском, вступили в переговоры с самим Косткой, обещали ему личную неприкосновенность, если он добровольно сдаст крепость, и все‑таки ничего не добились, – тогда Иордан приказал идти на штурм.
Но атаки драгун и попытки поджечь ворота были неудачны; в замке было кое‑какое оружие, у мужиков было свое, и, наконец, ни к чему не нужный маньский ксендз совершенно угнетал осаждающих, без устали повторяя: «Спешите! Спешите!» Он боялся взбунтовавшихся горцев, которые, по слухам, уже приближались.
Неудачные атаки, потеря нескольких десятков лошадей, довольно тяжелые раны и увечья, которые вывели из строя драгун, и сверх того все возраставший страх перед приближавшейся толпой крестьян плохо подействовали на пана Иордана: совершенно неожиданно, не сказав никому ни слова, он удрал из‑под замка вместе с паном Мешковским, Скорачинским и еще одним шляхтичем. Следом за исчезнувшим вождем бросились трусливые шляхтичи‑добровольцы, а за шляхтой и драгуны ускакали по дороге к Кракову.
Костка смеялся над самим собой: и чего он так испугался письма епископа и так быстро овладели им сомнения? Он столкнулся с врагом, стал с ним лицом к лицу и победил его до смешного легко: в замке не было даже ни одного раненого. Только Магера, кузнец из Лопушны, нарочно, ради шутки, стукнулся коленом об стену: все‑таки, дескать, при отражении штурма были и раны.