– Нет.
– И костра разводить не буду?
– Нет.
– И не буду больше никогда в траве лежать среди желтых лилий и щавель жевать?
– Нет.
– И черники да брусники не буду есть?
– Нет.
– И на небо не буду больше глядеть лежа на спине да солнышке греясь?
– Нет.
– И не пойду больше куда хочу, когда захочу?
– Нет.
– Меня, значит, что‑то держит?
– Да.
– Меня?
– Тебя.
Галайда, до тех пор говоривший жалобно, как дитя, вдруг зарычал и кинулся к гладкой железной двери, у которой изнутри не было даже засова. Не за что было ухватиться, чтобы попробовать открыть, – и после нескольких тщетных попыток Галайда стал биться об нее огромным своим телом. Загудела вся камера, но дверь даже не дрогнула. А Кшись кричал:
– Бартек, да сядь ты, перестань, ведь ты себе нутро повредишь!
– Бартек, сядь! – кричал в свою очередь Мардула. – Все это ни к чему! Я знаю!
Галайда колотил в дверь плечами, грудью, коленями и, наконец, отошел от нее, бормоча:
– Сильнее…
– Бедняга, – сказал Кшись. – Думал, что сильнее его на свете ничего нет. А глядь – есть. Нашлось. Железная дверь.
– Сильнее меня, – повторил Галайда.
Он смотрел на дверь с каким‑то почтительным удивлением.
– Видишь, Галайда, – сказал Мардула, – так, должно быть, и тот медведь шептал под Криванем, которого ты из капкана высвободил. Капкан тоже сильнее его был. Ты ему сказал: «Страшна неволя», – а и не думал, что сам в нее попадешь.
– Не думал, – прохрипел Галайда.
– И сжалился ты над ним, хоть был это всего‑навсего глупый зверь. А над нами никто не сжалится… Ох, не сжалится…
– Да, не чаяли мы, что сюда попадем, – горевал Кшись.
А Мардула воскликнул:
– Видишь, Бартек? Скачет медведь твой по лесу, вспоминает тебя… и неволю свою…
– Неволя! – прохрипел Галайда.
И вдруг он отскочил от стены, у которой стоял, нагнулся, наклонил голову, разбежался, сделал огромный прыжок и, с треском выломав решетку, половиною тела застрял в окне.
Кшись с Мардулой сначала остолбенели. Наконец Кшись, видя, что произошло, весело крикнул:
– Бартек!
Галайда не отвечал. Кшись окликнул его еще раз:
– Бартек! Ну и молодец! Еще такого молодца не бывало! Высоко там?
Галайда молчал.
– Обеспамятел! – сказал Мардула.
– Не диво! Давай стащим его.
Они вытащили Галайду из окна, он бессильно повис у них на руках.
– Бартек! – крикнул Мардула.
Из‑под волос Галайды текла кровь.
– Голову разбил! – с ужасом воскликнул Кшись.
– Нет, башка цела, – сказал Мардула, ощупав голову Галайды под волосами. – Только кожу рассек.
Они положили его на пол. Галайда лежал неподвижно.
– Помер, – сказал Мардула. – Убился!
– Убился, – сказал и Кшись, кивая головой. – Такой сильный мужик!
– Смерть сильнее.
– Бартек! – вдруг завопил Кшись, тряся Галайду.
Но Галайда был недвижим.
– Убился, – повторил Кшись с бессильной тревогой. – Насмерть…
– Жалко его! Я его страсть как любил, – вздохнул Мардула.
– И я! – Кшись разрыдался. Заплакал и Мардула над огромным трупом.
– Бартусь, Бартусь! Кабы чуял я наперед, что убьешься, не звал бы тебя с собою! – рыдал Мардула.
Кшись скоро перестал плакать и сказал:
– А решетку он выломал.
В один миг перестал плакать и Мардула.
– Верно, – сказал он, – выломал.
– Можем бежать.
– Можем…
– Солнце только восходит. Все еще спят.
– Так мы, значит, здесь со вчерашнего полудня?
– Ну да, спали, потому что пьяны были.
Мардула рванулся, как кабан.
– Бежим!
Кшись подошел к окну и выглянул наружу.
– Никого нет. Под стеной вода. Это река Ваг. Кажись, она не больно глубока. Только высоко прыгать. Сажени три будет.
– Хоть бы десять!
– Положим его как следует, – сказал Кшись, – чтобы знали, что он был человек крещеный и что его здесь никто не убил, а он сам.
– Живей! Живей! – торопил его Мардула.
Кшись сложил руки Галайды на огромной груди и закрыл ему глаза.
– Будь здоров, брат! – сказал он, пожимая ему руку.
А Мардула высунулся уже в окно, спустил ноги и прыгнул.
Кшись поглядел ему вслед: он упал в реку, погрузился в воду по шею и стал на ноги.
Кшися охватил страх, но Мардула подавал руками знаки, чтобы он поторопился. И вот он вылез в окно, помянул матерь божию да Бырку – и прыгнул.
Он шлепнулся в воду рядом с Мардулой, погрузился в нее с головой, но Мардула, схватив его за ворот, потащил к берегу. Они кинулись в лес за рекой и побежали.
Бежали долго, наконец Кшись запыхался и проворчал:
– Легче, а то я так не могу.
Мардула немного замедлил свой бешеный бег, а Кшись бормотал:
– Славная бы из тебя блоха вышла, Франек… Либо козел… Когда помрешь, будешь с чертями на досуге по воскресеньям взапуски бегать по пеклу… Ведь ты туда попадешь за солтыса из Кальварии.
Они опять побежали, пока Кшись не запротестовал:
– Стой! Мы и так далеко убежали! Ты меня уморишь!
Остановились. Кшись тотчас уселся на корни бука. Он помолчал, посопел, а потом сказал:
– Жаль Бартека! Настоящий человек был! И добрый.
– Жаль, – отвечал Мардула. – Мне его до конца жизни жаль будет.
– И мне. Только знаешь, кабы не он, мы бы оттуда не вышли.
– Да как же выйти? Ни за что на свете! Этой решетки трем здоровенным мужикам не выломать. Я как за нее схватился, сразу это понял.
– Висели бы мы…
– Еще бы! А сначала нас бы избили! Чуть живых повесили бы!
Кшись вздрогнул и повел плечами.
– Хорошо, что он с нами был.
– Истинно, милость божья! Нам отца родного послал господь в этом Бартеке.
– Да. Бога надо благодарить, что его вместе с нами заперли.
– И что башка у него была, крепкая. Дерьмом не выбил бы решетку.
– Да. Слава богу, что мы здесь!
– Освободились.
– Э, – весело сказал Кшись, помолчав, – и подивятся же они, когда его одного найдут!
– Верно, что подивятся, сукины дети! Ведь три виселицы готовили!
– Пускай меня ищут теперь, когда я тут! А куда же мы теперь пойдем?
– К Яносику. Отыщем его! Он мужиков по дороге не сеет: все вместе идут. Вернемся за реку, да только подальше. У меня словно крылья выросли.
– Черти тебя из штанов вытряхнули! А я вчера в корчме так нализался, что еще не в себе. Посидим маленько. Гнаться за нами никто не будет, потому что мы следов не оставили. Подумают, что в реке потонули, когда из окна выскочили. Да и труп Галайды их хоть на четверть часа займет, когда его найдут: гадать будут, что случилось.
– Надо прямо сказать, Шимон, нас господь бог хранит, – заметил Мардула. – Кабы не сотворил он Галайды, не быть бы нам здесь – нас бы обязательно повесили.
– А то как же!
– Просто чудо, до чего мне везет! – продолжал Мардула. – Никому так не везет! И денег добыл и из беды вышел. И дукатов этих с собой не взял, только два. Два истратил, а штук сорок оставил у матери, в Ольче. Красивого человека и господь любит. Только знаете, Кшись, не сказывайте людям, что Галайда меня ручищей своей опрокинул. Ведь этого и не было. Я сам споткнулся, вот и все. Я бы ему не дал наземь себя повалить.
– Э, – сказал Кшись, – жалко его. Я бы его женил. Ей‑богу! Играл бы у него на свадьбе, и выпили бы мы…
А Мардула ораторствовал:
– Не беспокойтесь, господь бог знает, что делает! Ведь ему до судного дня стыдно было бы, кабы он позволил меня повесить каким‑то липтовским оборванцам! Это раз. А другое – любо ему глядеть на меня, все равно как на цветок. Ну, однако, побежим дальше.
– Только не так быстро. Очень уж печет! Этакая жарища! – отвечал Кшись.
Яносик Нендза Литмановский, засунув руки в разрезы штанов и вытянув вперед ноги, сидел в золоченой зале каштелянского замка в Градке на кресле, обитом красным бархатом, за ним, опершись на чупаги, стояли его друзья: Гадея, Матея, Войтек Моцарный и старый седой Саблик. А перед ним стоял бледный, испуганный каштелян, барон Иво Саланьи; от ужаса руки его бессильно повисли.