– Как! – воскликнул епископ: – неужели ты, нехристианка, уверена, что гора может сдвинуться?
– Да, я верю в это потому, что я видела веру, которая преодолела законы естества, но меня очень удивляет, что этого-то одного человека я и не вижу между теми, которыми ты себя здесь окружаешь и с которыми советуешься!
– Скажи же скорее, сострадательная госпожа, – кто он такой?
– Он златокузнец, художник.
– Неужто Зенон окривелый, который делает кумиры и утварь для женских уборов?
– Да, это Зенон.
– Помилуй! – воскликнул христианский епископ: – ты говоришь невозможную вещь.
– Почему?
– Зенон искусный художник, ни слова об этом; но он в вере нашей не крепок, он в постоянном общенье с людьми разных вер и ты имя его можешь увидеть на исподах различных кумиров, – крокодилов мерзостных, страстного ибиса и быка с черным пятном и коней фараона; при том Зенон часто бывает ленив: он не поспевает к общей со всеми молитве, в день недельный; когда много заказов, он одинаково трудится, будто как в будень; он живет без жены и нимало не занят тою мыслию, чтоб учредить себе семью или удалиться в пустыню, а он охотно разговаривает с посторонними женщинами, которым он нужен, и угождает их суетности.
– Может быть все это правда, – отвечала гостья, – но быть может и то, что все это не так важно, как тебе кажется.
– Ах нет, госпожа, – что уж касается степени важности в вере, то ты поверь, что нам это ближе известно.
– Я и не спорю, – отвечала Нефорис: – так и должно быть, чтобы вам все было лучше известно, но услышите и то, что я знаю о вере Зенона.
– Что же тебе стало известно?
– Мне известно, что Зенон покорил себя воле Учителя вашего, которого все вы зовете сыном вашего Бога, и при мне показал такую силу любви к его слову, какой, может быть, никто из вас не видел.
Епископ попросил ее, чтоб она рассказала, чту такое она видела, и Нефорис с полною откровенностью рассказала ему всю соблазнительную сцену, которую она устроила художнику из желания иметь от него искусный убор на голову.
Старец всплеснул руками. Ему было известно, что златокузнец недавно окривел на один глаз, но он не знал, отчего это случилось с Зеноном. Услыхав рассказ красивой Нефоры, епископ понял всю трудность борьбы, которую одолел художник, и дал цену его поступку. Он благодарил гостью и сказал ей:
– Верь, прекрасная госпожа, это никогда не позабудется в нашем народе, что ты пожалела о нас и не скрыла этого происшествия, которое при совершеннейшей красоте твоей для всякого должно быть удивительно, и я согласен с тобой, что Зенон доказал свою веру своим послушанием: я сейчас пошлю звать его, чтоб он сдвинул гору.
В тот же час от епископа пошли за Зеноном послы, чтобы он немедленно явился, а антиохийская модница, рассказав свою тайну и тайну Зенона, ушла, чтобы с ним тут не встретиться. Ни епископ, ни бывшие при нем люди не уразумели настоящих намерений гостьи. Египтянка Нефора, растлившая ум свой в Антиохии на безумных пирах в роще Дафны, не знакома была с состраданием, но мстила Зенону за его равнодушие и нарочно выставляла его на самую ответственную роль, в которой он должен быть народом осмеян.
Кривой златокузнец не скоро пришел из своего загородного дома, а когда пришел и епископ рассказал ему, что от него требуется, чтоб он сдвинул гору, то он этому очень удивился и отвечал:
– Господи, боже мой! Что только я слышу! Или вы это вздумали в шутку, чтобы посмеяться надо мной!
– Как! – отвечали ему: – да ты разве не знаешь, какое над нами случилось бедствие?
– Скажите скорее! Я живу далеко и от молвы городской в стороне, и ничего не знаю.
– Наш правитель велел нам для испытания веры нашей, чтобы мы сдвинули с места гору Адер.
– О, боже великий! Кто ж это должен исполнить?
На это все вдруг ему ответили:
– Ты!
Художник подумал, что он ослышался, и воскликнул:
– Что? Я не слышу, что вы сказали?
Но народ еще громче вскричал в одно слово:
– Ты, Зенон, ты сдвинешь гору!
Зенон закрыл себе ладонями уши и стоял в молчании минуту, а когда открыл слух, – опять оглушил его тот же самый крик:
– Ты, Зенон, сдвинешь гору!
– Так это не в шутку на меня возложили?
– Да, Зенон, да! Ты это сделай. Мы все тебя просим.
Зенон покачал головой и сказал:
– Кто научил вас задавать мне такую задачу? Неужели я во всей общине всех лучше верю, и нет человека, которого смелее можно бы выставить на такое великое дело – испытание веры.
А епископ ему отвечал:
– Напрасно, Зенон, ты стараешься спрятаться за свое смирение! Мы сами считали тебя в вере некрепким, но узнали одну твою тайну и теперь переменили свое мнение. Ты напрасно будешь отговариваться: ты один можешь сдвинуть гору.
– Но объясните мне… о какой такой моей тайне вы говорите!
– А отчего ты потерял глаз?
– Глаз?
– Да!
Зенон смутился и поник головой.
– То-то и дело, – сказал ему, ударяя его по плечу рукой, епископ: – сюда приходила красивая госпожа и все про тебя рассказала. В тебе природа повинуется Богу. Мы знаем теперь, как ты освободил себя от соблазнов, входивших в сердце твое через глаз: ты его выколол. Не марай себя ложью, скажи нам: так это было?
– Так, – уронил тихо Зенон.
– Я стар, но не даром я избран в епископы: я понимаю, какое ты сильное одолел искушение. Вере твоей больше нельзя да и не должно таиться; как старший в общине нашей, я совлекаю с тебя темный хитон твоего смирения. Отселе ты, Зенон, должен просиять всему миру и спасти нас перед издевающимся гонителем.
Кривой художник очень долго отказывался, но епископ не освобождал его от трудного послушания, а видя его непреклонность, сказал людям, чтобы все люди Зенона просили, и те все стали плакать, бить себя в груди и громко кричать:
– Или ты, строя крокодилов из золота, и сам уже стал крокодил, а не человек, и не имеешь сострадания? Отчего же ты умел спасти себя одного, а теперь все множество людей хочешь оставить в жесточайшем бедствии? Устыдись своего жестокосердия, испробуй свою веру, повели горе Адеру двинуться и идти в воду, чтобы все мы осталися целы в наших жилищах!
Такого общего жалостного вопля художник не выдержал.
– Братья мои, – сказал он, – не укоряйте меня в том, что я мастерством моим произвожу из камней и из золота подобия созданных в природе творений. От этого нет никакого зла и сам я не сделался через то ни камнем, ни золотом, и скорбь ваша жжет мое сердце. Поверьте, что если бы для спасения вашего нужно вам было, чтоб я выколол себе второй глаз, то я бы это сделал сейчас же и не искал бы себе за то ни возмездья, ни славы; но повелеть горе, чтоб она двинулась с места и поверглась в Нил, я не могу, потому что я не верю, чтобы слабая вера моя на это годилась. Не себе, а всем вам, всем христианам, я боюсь сделать укор и учению Христа постыжденье, ибо не мне ту вменят неудачу, а его станут укорять безрассудно.
А те отвечали:
– Оставь, Зенон, оставь! И мы, и епископ, все тебе верим, что крепка твоя вера, и потому не медли, спеши прославить всеобщее упование на веру твою: помолись и повели горе идти с места?
Кривой златокузнец воздвигнул плечами и воскликнул:
– Всемогущий и Вечный Отец! Ты видишь скорби этих людей, которым ты дал уразуметь тебя через Ииcyса, отрока твоего! Перед тобою открыта бесконечность вселенной и все глубины бездны, но ты же видишь и терзание моего сердца, которое не может сносить слез моих братьев. Прости мне, что смею тебя умолять, – не постыди нас всех, оживившихся верою, и соверши невозможное, как возможное, ибо твоя есть сила и слава вовеки!
Все александрийские христиане повторили эту краткую молитву кривого художника и все сразу, поднявшись, запели псалом и пошли из города в смиренье толпой к горе Адеру, а впереди их шел, тихо молясь, их епископ.
О движении христиан в тот же час дали знать градоправителю, у которого в ту пору было много именитых гостей, и он, и все его гости захотели поехать к горе, где надеялись видеть, как будут смешны христиане. Градоправитель, в пурпуровой с золотом тоге, ехал впереди всех в колеснице, выложенной серебром и слоновою костью, с львиными головами на гайках, где колеса были привернуты к оси. Вороные кони его были прямые потомки коней фараона, их челки и остриженные гривы покрыты золотою тяжелою сеткой работы Зенона, поводья из золотистого желтого шелка с золотой бахромою. В других колесницах так же парадно ехали гости. К ним приставали по пути прохожие на убранных ослах и дорого стоивших белых верблюдах с пушистою шерстью. Пешие люди в большом изобилии их окружали несметной толпою. Явились крестьянки с кувшинами свежей воды и с корзинами фруктов. Толпа становилась все больше и больше, и все шутили и смеялись, ожидая, что когда гора не пойдет, то правитель даст знак отряду следовавших за ними воинов, и они сгонят христиан к Нилу и всех их помечут с берега в воду. Появились на старых ослах и закладчики с мешками монет и с таблицами, на которых писали заклады. Никто ни секина не хотел держать за то, что гора сдвинется, но держали за то: всех ли утопит правитель, или только немногих, а других отдаст в рабство.