Я работал в то время, когда условия были другие, не как при Ежове. А при этом — страшная мясорубка, ужасные годы. До этого — нужная всем, нормальная работа. Для чего все мы это делали? Боролись за выживание страны. Да, открывали дела. Но не выколачивали показания какими-то физическими способами воздействия, чтобы услышать потом только то, что приказано от них услышать.
А потом — єжовщина. Но первым начал все это Ягода. Выдвинули его на пост генерального комиссара государственной безопасности. И против него выступили с протестом настоящие чекисты — Ольский, Мессинг…
Ягода через Кагановича передал, что надо об этом обязательно доложить Сталину. Мол, завелись здесь гнильцо, интеллигентщина, которые не понимают, что такое классовая борьба. А классовая борьба — это когда из вас выколачивают, что вы шпион польский, немецкий да еще и французский. Теоретики доказывали: курс верен, ведь по мере укрепления социализма растет и классовая борьба.
Должен я вам сказать: классовая борьба действительно ожесточалась: решался крестьянский вопрос. Как быть с крестьянами? Город уже социалистический, а деревня — еще индивидуальная, плюс укреплялись нэпманы: торгуют, наживаются. Как быть? 1929 год — «великий перелом», создавали колхозы. Десять процентов крестьян — зажиточные. Их записали в кулаки. В деревне — разлом, противоречия: эти — за колхоз, те — против. И каждый середняк хотел сделаться богаче, по принятой тогда формуле — стать кулаком. Захотел? Получай.
Пошли жесточайшие чистки. Я очень волновался за Артузова. В то время я уже был совершенно оторван от органов: уволен и исключен. Последняя моя должность — помощник начальника Второго отдела Разведывательного управления. Это — армия. Оттуда меня выгнали за связь с врагами народа. Ушел на гражданскую службу в автомобильное хозяйство, попал в шоферы. С ЧК — полный разрыв. Видел Артура Христиановича в последний раз, когда он уже был уволен из Разведупра и работал в архиве, занимаясь историей ВЧК. Сидел в крошечной комнатушке, бодрился, убеждая меня и себя, что лучше его эту историю никто не напишет, и страшно переживал. Понимал, что его ждет, хотя на февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 года, после которого єжовщина уж совсем разгулялась, его имени не упоминалось, обошли. И он однажды на выступлении выдавил: «Ко мне слишком мягко отнеслись».
Липовые ежовские дела опрокидывали всю работу Артузова. Был Артур Христианович им оболган. Ежов криком исходил: все ваши дела, все ваши «Тресты» и прочие легендированные организации — это все пристанища настоящих шпионов, и вы пользовались ими как прикрытием, чтобы заниматься шпионажем.
А о том, что Артузов арестован и расстрелян, я узнал от его первой жены — Лидии Дмитриевны. 21 августа 1937 года приговорили к расстрелу и тут же привели то, что называлось приговором, в исполнение.
Часто задумывался, особенно раньше. Почему меня, дружившего с таким количеством врагов народа, Ежов и компания оставили в живых, не тронули?
Могу ответить только так: уничтожали таких, как Артузов, а не какого-то Бориса Игнатьевича Гудзя.
Снова вернулся в ту жуткую эпоху, когда недавно, уже в этом, XXI веке, открылись архивы, и я нашел дело моего товарища по заграничной работе в Японии Ивана Ивановича Шебеко. Когда я приехал в Токио, резидентом был он. Его должны были отозвать. Но Ивана Ивановича, с его согласия, сделали моим помощником. Потом меня отозвали, и он опять стал резидентом.
В 1939 году, уже при Берии, вызывают его в Москву и выколачивают из него шпиона. И спрашивают: а тот, что был до вас, — тоже шпион? Да, и он шпион. Шебеко расстрелян, а меня даже в ОГЛУ не вызывали, хотя из органов был уволен. Но могли же меня найти, я ж не иголка. Жил в Москве и не под чужой фамилией.
Иногда я рассматриваю фотографии, на которых товарищи по работе. Этот остался жив. Этот покончил жизнь самоубийством. Этого расстреляли. И этого тоже. Это такой же, как Тойво Вяхи, якобы помогал диверсантам переходить к нам через «окна», только работал на западной границе, — Крикман. Он остался жив. Это резидент в Берлине — расстреляли. Этот — не знаю. Этот — тоже не знаю. А это — я и еще трое ребят. Один, справа, — брат Карина (известного руководителя разведки, которого расстреляли. — Н. Д.). Тоже работал в КРО. Расстреляли. Вот вам картина — страшная. Очень страшная.
Как прожить долго
Совет этот записан на 102-м году жизни Гудзя.
— Не пил, не курил. Привык пить чай. А если уж кофе, то только слабый и до пятидесяти лет: болит сердце — не болит, все равно уже вредно. Лучше пить только слабый. В 1920-е годы пить кофе у нас, в чекистской среде, считалось признаком разложения.