По освещенной кострами дороге я поднялся на вершину перевала. Здесь стало заметно светлее, потому что деревья поредели, и взошла луна. Отряд приютился на южном склоне хребта, у самого перевала. Выехав вдоль из леса, я увидел десятки огней, вереницей скатывавшихся вдоль неширокой поверхности горного лога. У костров — копошащиеся фигуры. По серебряной траве щедро рассыпаны кони. Эпическим покоем и величием веяло от высоко — вершинных сосен, которые в молчаливом созерцании с трех сторон обрамляли лагерную стоянку. Снизу тянуло свежестью, напоенной ароматом трав и смолистой хвои и вкусным дымком, с запахом жарящейся баранины.
«Триумвиры» — полковники Хоботов, Кастерин, Торновский, совместно командовавшие отрядом, с повышенным интересом допросили меня как о цели поездки от Резухина к барону, так и о причинах возвращения. В особенности же о том, что видел я в отряде барона. Я был вестником из остро интересного мира, к сожалению, принесшим для них разочарование, так как ничего не знал о том, прошел или нет переворот в бароновском отряде. Привезенные мной сведения о том, что до утра 18 августа в частях барона все оставалось по-старому, очень озаботили распорядительный совет отряда. Полковники решили форсировать события путем посылки на утро двух-трех десятков добровольцев в погоню за унгерновским отрядом. Группа из 22 всадников оренбуржско-забайкальской сотни утром 19 августа ушла с пути на запад, под командой сотника Маштакова, который увез с собой задание ликвидировать барона.
Молоденький казачок — оренбуржец, Маштаков получил производство в офицерский чин от барона за боевые отличия. Он понравился «дедушке» своей личной храбростью и расторопностью, и после боя под Гусиноозерским дацаном был взят на своеобразную должность личного адъютанта начальника дивизии. Обязанности адъютанта при бароне сводились, в сущности, к тому, чтобы находиться безотлучно с ординарцами, ездить на походе во главе ординарской группы и иногда лично отвозить приказания начальника дивизии; барон же по-прежнему скакал в одиночестве. Во время похода вверх по Джиде 6 или 9 августа М. принял решение убить барона. На одной из стоянок он настроил себя соответствующим образом и вошел в палатку начальника дивизии. Унгерн сидел по-монгольски, и было очень странно и также не похоже на него, бравировавшего свой безудержностью, что возле него лежал браунинг. Маштаков не выдержал взгляда барона и смущенно ретировался… «Дедушка» тотчас отослал его в сотню.
Прежде, чем говорить о всех перипетиях отхода унгерновских частей на Дальний Восток, позволю остановиться на некоторых подробностях заговора. Выше уже отмечалось, что после боя под деревней Ново — Дмитриевкой когда появились надежды на свободный выход в Монголию, заметно усилился естественный раскол между даурцами и унгерновцами, а у некоторых офицеров и всадников, настроенных пассивно, сознательно или же бессознательно зародилась мысль о том, что было бы, в сущности, очень неплохо перейти на мирное положение. Многие из нас состояли на военной службе 6–7 лет без перерыва и чувствовали понятную усталость от скитаний по разным фронтам. Эту мысль прекрасно сформулировал генерал Резухин в беседе с офицерами на Модонкульском перевале, а именно: видеть над головой крышу, иметь чистую постель и хотя бы месяц не думать о войне. Но мечта эта, ограниченная до поры до времени рамками умонастроениями, требовала внешнего толчка, чтобы претвориться в действие. Такой толчок, повлекший уход от барона всей дивизии, дан был 5-й оренбуржско-забайкальской сотней 2-го полка.
После боя под Ново-Дмитриевкой, когда определилось направление движения барона на запад, то есть в противоположную сторону от Маньчжурии, 5-я сотня решила бежать на восток в одну из ближайших ночей. Сотня попросила своего бывшего командира, войскового старшину С. принять ее вновь под свою команду и вести в Маньчжурию. С. изъявил согласие, но, прежде чем уйти, поделился планом с помощником командира полка, Кастериным. Последний раскритиковал проект, как недостаточно продуманный, и в свою очередь предложил организовать уход от барона силами, достаточными для того, чтобы не бояться встречи с красными отрядами; предполагалось осуществить это намерение в первый подходящий момент.
О заговоре узнал от одностаничников командир пулеметной команды 2-го полка подъесаул Иванов. Он заявил, что вся команда безоговорочно присоединяется к сотне. Когда же слух о планах оренбуржских казаков дошел до командира одной из батарей, сотника Шестакова, то он обратился к полковнику Кастерину и войсковому старшине С. с просьбой присоединить к будущему отряду его батарею. Таким образом, теперь создалась уже сильная группа из конных, пулеметных и артиллерийских частей. Пока заговорщики медлили в ожидании подходящего момента, барон разделил дивизию. 2-й полк очутился в арьергарде у Резухина. Знал о заговоре оренбуржский казак, доктор Рябухин. Наконец, узнал о нем от доктора и начальник всех пулеметных команд, полковник Евфаритский. Последний, как человек волевой, принял решение убить барона и этим способом упростить задачу.